Последнее требует более пристального внимания. Точка зрения на данный вопрос зависит от того, как разыгрывания понимаются и интерпретируются в каждом конкретном случае (Roughton 1993). Представляют ли они собой микро-события в смысле взаимодействия или действия, как мы наблюдали в первом и третьем эпизоде (телефонный звонок, поворот головы), или же это постоянные разыгрывания в смысле проанализированной актуализации ролевых отношений. Является ли это действием непосредственно перед- или после сессии (традиционные экстра-аналитические контакты), является ли это отыгрыванием (acting out) в классическом понимании (повторение вместо воспоминания), или это способ сказать то, что иным способом сказать невозможно (повторение как способ воспоминания и коммуникации). Мы можем рассматривать эти и другие действия как субсимволическое психическое функционирование, когда решающим отличием является не столько невозможность языковой символизации, сколько различие в интенциях. Действие "вместо" - и действие, как форма фантазии, воспоминания, коммуникации, и все возможные комбинации этих двух модальностей. Если способность к ментализации недостаточна, аналитик оказывается в позиции контейнера, и его контрпереносные разыгрывания участвуют в создании такой интерсубъективной "трансакции". Таким образом они становятся феноменами взаимоотношений, и мы не должны закрывать глаза на тот факт, что аналитик также может создавать их (ср. Poland 1992). Я думаю, понятие "проективная идентификация", ядро которой состоит в желании контролировать объект, в данном случае является очень важным понятием, объединяющим интрапсихическое и интерсубъективное. И, по моему мнению, предостережения Сандлера (Sandler, 1989) против его использования в качестве псевдообъяснения и прикрытия для всех реакций аналитика имеют перманентную ценность.

Всякого рода теории привязанности, настройки и мечтания в данном случае релевантны, и многие из разыгрываний могут рассматриваться как попытки почувствовать, соприкоснуться с самим собой и другим, а иногда - как отчаянное усилие просто "быть", существовать как личность. В терминах ролевой откликаемости мы могли бы сказать, что аналитик принимает заданную роль и начинает помогать анализанду различать психические факты (с одной стороны), и факты поведения и взаимодействия (с другой стороны). Я просто не понимаю тех, кто думает, что разыгрывания - это наиболее ценные и способствующие изменениям моменты анализа. Они могут быть, или, скорее, становятся такими, но это полностью зависит от того, что может быть сделано вместе в смысле интерпретации для того, чтобы понять специфическое переносное значение действия. По этой причине я не верю и в то, что правы оппоненты, говорящие, что разыгрывания всегда искажают процесс, т.к. существует обоснованное клиническое доказательство обратного. Разыгрывания - это просто клинические факты, и мы должны понимать их, не объявляя их критерием эффективного лечения и не осуждая, как нечто пагубное.

Вопрос 47 Реальность как продукт социокультурного освоения мира

Чтобы положить рамку действительности культурного развития, необходимо начать с исходного пункта - выкладывания базовых, предельных категорий, с помощью которых далее можно разворачивать всю действительность культурного развития. Мы полагаем, что в качестве таковых выступают категории, фиксирующие отношения человек и мир, искусственное и естественное. Рассмотрим эти отношения.

1. Человек и мир.

Сама идея мира относится к одной из самых фундаментальных интуиций человека, согласно которой человек допускает наличие заданного, предзаданного объективного нечто. Мир есть. Бытие есть. Это начало беспредпосылочно и безусловно.

Это некое совокупное Всеобщее, включающее в себя все многообразие целого предметного мира. От этого посыла распространяются и иные его дериваты (типа «мир человека», «мир искусства», «мир кино», «мир Пушкина»).

В сущности, эта пара означает антропологизированный вариант главного вопроса философии «Что такое человек?». Это та же пара бытие сознание, но только рассмотренная через антропологическую призму. Этой парой ставится исходная проблема, задающая два вектора всех остальных вопросов: человек и его рефлексия по отношению к себе, всевозможные коннотации по поводу разных видов отношений к миру. Это, что называется, первая, горизонтальная, онтологическая ось.

По этой оси можно выделить две противоположные друг другу тенденции, порождающие эту ось. Чем ближе к полюсу «человек», тем более выражен момент субъективности, отдельности, индивидуальности, так называемой человечности, к которой любит апеллировать обыденное сознание. Чем ближе к полюсу «мир», тем более выражена тенденция объективации, «овнешнения» (в отличие от «овнутрения» к этому слову наш язык еще не привык). Тем самым можно выделить две тенденции, порождающие данную ось (рис. 21).

«Овнешнение» или объективация

Человек Мир

«Овнутрение» или субъективация

Рис. 21

2. На горизонтальную ось накладывается вторая, вертикальная, онтологическая ось: отношение искусственное естественное.

Это одна из базовых онтологически укоренных понятийных пар в истории европейской мысли: от полюса естественного к полюсу искусственному. Эта пара показывает вектор движения человеческой цивилизации. Аристотель в «Физике» определяет, что «из существующих [предметов] одни существуют по природе, другие - в силу иных причин» (В 1, 192 в 8-17) [5, т. 3].

То, что довлеет к естеству, то имеет причину в самих себе, иначе, оно есть как есть (естество, «естина», как писал о. П.А. Флоренский). Чем дальше от этой точки «есть», тем ближе к искусственному полюсу, то есть производному, сделанному, к тому, что не есть само по себе, а что полагается сделанным, производным от человека.

И сама эволюция человечества построена таким образом - от все более естественного ко все более искусственному.

Эта пара задает собственно момент культуры в отношении человек мир. Чем ближе к полюсу естественного, тем больше выражена тяга к материи, к материалу, к стихии, к натуральному, первозданному. Чем ближе к полюсу искусственного, тем более выражены моменты внедрения человека в стихийный, первозданный материал, моменты сделанного, технического (в смысле «?Э???»). Тем более выражена тенденция управления со стороны человека миром, природой, собой (всяким материалом, стихией, страстью).

По этой оси откладывается степень артификации, или «оискусствления» материала, выделки его в культурную форму. И обратно по этой оси идет процесс «оестествления» или натурализации культурных форм, артефактов. Тем самым мы выделяем здесь две тенденции артификации и натурализации (рис. 22).

Искусственное

Натурализация Артификация

или или

«оестествление» «оискусствление»

Естественное

Рис. 22

Эти предельные понятийные пары положены для организации мира как порядка, космоса, то есть порядка мысли человека. Речь идет не о противопоставлении человека и мира, а о различении планов и этапов постижения мира и становления человеческого универсума.

Налагая обе оси друг на друга, мы получаем то, что условно назовем «онтологическим крестом». Этот крест будет выступать у нас схемой-принципом, с помощью которого мы сможем построить действительность культурного развития.

В точке пересечения осей находится (обнаруживается) та самая мера бытия, исходное Единое Платона или «Самое Само», как писал А.Ф. Лосев, еще не расколотое, не растасканное, не раскрученное Бытие, цельное, целокупное и целомудренное (рис. 23).

Искусственное

Человек Мир

Единое, Самое Само

Естественное

Рис. 23

Данный онтологический крест выступает формой, каркасом для построения модели культурного развития человека, а не для утверждения того, что так мир устроен на самом деле, и что человек и мир разделены. Крайние точки этих двух осей - это стяжки, точки, инстанции, между которыми происходит развертывание всего многообразия миров культурного развития человека (см. также работы В.П.Визгина, В.В. Бибихина о возможных мирах [20; 48]).

Эти оси могут двигаться вверх или вниз, вправо или влево, ближе или дальше к тем или иным полюсам. Тогда мы можем говорить о разных эпохах культурного развития. В пределах указанных четырех точек образуются миры культурного развития. В каждом из миров предельный горизонт задается онтологической идеей.

Между полюсом «естественное» и «человек» образуется мир мифа. Между полюсом «искусственное» и «мир» образуется мир деятельности или искусственно-проектный мир. Между полюсом «естественное» и «мир» образуется мир природы или мир естественно-научный. Между полюсом «искусственное» и «мир» образуется мир техники.

Отмечу, что несмотря на сопряженность понятий «естественно-научный» и «природный», их необходимо разводить. Например, мы говорим, что есть природа человека, природа мышления. В данном случае речь идет об онтологической идее Природы, а не о субстанции природы периода Нового времени (см. также у А.В.Ахутина [8]). Подробнее мы рассмотрим этот вопрос в главе 3.

Итак, после анализа экзистенциальной ситуации человека мы делаем вывод: раскол уже осуществился и этот раскол повторяет каждый человек, появляющийся на свет (тот самый первородный грех). В таком случае исходная точка Единое, или Самое Само, осталась как мечта. К ней человек больше никогда не вернется. На языке христианской мифологии она останется метафорой утраченного рая. Человеку же ничего не остается, кроме как всякий раз заново пытаться вернуть утраченную целостность, цельную мудрость, т. е. действительное бытие.

Вопрос 49. Натуралистическая и антинатуралистическая исследовательские программы

К середине XVI в. среди гуманистической интеллигенции Италии усилились стремления к углубленному и более достоверному познанию природы, противопоставленные умозрительным и практически бесперспективным построениям перипатетизирующей схоластики. Весьма ярким выражением таких стремлений стала деятельность и доктрина Бернардино Телезио (1509--1588). Начало натурфилософии положил Бернардо Толезио Имевший хорошее классическое образование, обучавшийся в Паду-анском университете медицине и философии, Телезио основал в своем родном городе Козенце (недалеко от Неаполя) ученое общество, своего рода академию, деятельность которой, однако, в отличие от существовавшей некогда Флорентийской академии состояла не в изучении и культивировании платоновской или других философских доктрин античности, а в наблюдении и исследовании самой природы. Свою натурфилософскую доктрину Телезио изложил в сочинении, в самом названии которого сформулирована .его философская, притом явно натуралистическая, программа -- «О природе вещей согласно ее собственным началам» (De rerum natura juxta propria principia, Неаполь, 1565; 2-е изд.--1586).

Во вступлении к этому своему главному труду Телезио выражает неудовлетворенность умозрительными построениями древних, стремившихся таким путем решить труднейший вопрос о величине и строении всего мира. В противоположность этим глобальным устремлениям (в принципе унаследованным схоластикой) Козентинец призывает к более точному познанию отдельных вещей и явлений природы, не внося при этом в понимание их никакой отсебятины. Для решения этой сложной задачи Телезио пытался сформулировать некоторые принципы научной методологии, как он ее понимал.

Умозрительной методологии древних философов и тем более схоластов Телезио противопоставлял методологию сугубо опытную, даже чисто сенсуалистическую, гарантирующую, как он был уверен, максимальную близость к конкретным вещам природы и восприятие их такими, какими они существуют сами по себе. Можно говорить даже о сенсуалистическом редукционизме Телезио, неоднократно подчеркивавшего, что мышление значительно менее совершенно, чем чувство, составляющее основу познания. С этой точки зрения все выводы рассудка, обобщающего то, что доносят до него чувства, являются суждениями по аналогии в соответствии с некогда воспринятым, а также догадками. Только чувственный опыт может служить критерием истинности. Сенсуалистический редукционизм Телезио весьма напоминает теоретико-познавательные принципы Эпикура, с тем, конечно, существенным различием, что у последнего они служили обоснованию его этической, гедонистической доктрины, в то время как у Телезио они должны были стать основой опытно-экспериментального естествознания (которое, однако, не могло быть еще реализовано в Козентинской академии).

Однако опытно-экспериментальное естествознание невозможно на основе одностороннего эмпиризма и тем более сенсуализма, ибо без математического осмысления и обработки его данных философствующий наблюдатель остается в общем на принципах наивного реализма и обычно только качественной интерпретации природы. Так именно произошло с Телезио. Когда он перешел к осмыслению картины природы в целом -- а в этом и состоит главная задача всякой натурфилософии,-- то вынужден был проводить такое осмысление в духе античных натурфилософских идей, в которых качественная интерпретация природы резко преобладала над количественной. Многовековая традиция может оказаться сильнее всякой методологии, в особенности односторонней, которую очень трудно проводить последовательно.

Но Телезио оказался под воздействием не платоновско-неопла-тонической традиции, преобладавшей у ренессансных философов XV -- XVI вв., отвергавших схоластизированный аристотелизм, а под воздействием традиции стоицизма. Первая из них была традицией сугубо умозрительной и, можно сказать, антисенсуалистической, вторая же, напротив, свое качественное истолкование природы основывала главным образом на сенсуализме. При этом пантеизм для натурфилософии Телезио в общем не характерен, что объясняется не столько преобладанием в ней стоической традиции (в которой пантеистические мотивы тоже сильны), сколько натуралистической и аналитической установкой Телезио, стремившегося к полному исключению вопросов теологии из своего природопонимания. Поэтому если Бог и появляется на страницах книги Телезио, натуралистически стремившегося к фиксированию начал одной лишь природы, то это происходит лишь в случаях, когда при помощи этих начал невозможно объяснить некоторые ее особо важные, решающие стороны. Придерживаясь принятой выше терминологии, можно сказать, что Телезио прибегает иногда к «помощи» мистифицирующей функции понятия Бога, и мы совсем не встречаемся у него с его интеллектуализирующей функцией.

Натуралистическая направленность телезианской натурфилософии ясна из подчеркивания им телесности всех образований и проявлений природы. Максимальной массовидностью и телесностью обладает мировая материя. Однако эти свойства превращают ее в чисто пассивную сущность (и здесь она мало отличается от первоматерии Аристотеля), которая своим происхождением была обязана божественному всемогуществу. Следовательно, Бог мыслится здесь в общем как внеприродное начало, скорее деистический момент, с которым в дальнейшем мы встретимся многократно. Однажды возникнув, масса мировой материи становится неуничтожимой, количественно неизменной и качественно однородной. Без остатка заполняя всякое пространство, она исключает пустоту (одно из положений стоической физики).

Поскольку сама по себе пассивная материя не способна к действиям, а без этого не бывает природной жизни, Бог вместе с ней создал и два бестелесных начала -- тепло и холод. Эти первоначала мыслятся одушевленными, способными к взаимочувствованию и стремящимися к самосохранению. Поскольку же начала тепла и холода внедрены в каждую природную частицу, телезианская натурфилософия гилозоистична. Гилозоизм, приписывающий способность ощущения всему физическому,-- закономерный онтологический эквивалент сенсуалистического редукционизма методологии Ко-зентинца. Правда, гилозоизм сочетается в его натурфилософии не с пантеистическими представлениями целостного природного организма, а с минимальными элементами деизма, в силу которых Бог мыслится как внеприродное начало.

Но и при таких предпосылках телезианская картина природы, во многом возвращавшаяся к идеям не только стоических, но и других древнегреческих физиков, противостояла дуалистической космологии схоластики, жестко противопоставлявшей эфирно-небесное стихийно-земному. Придерживаясь, однако, еще докоперни-ковских представлений, Телезио помещает в центре космоса Землю, рассматривая ее как главное средоточие холодного начала. Тепло же сосредоточено в противостоящем ей Солнце. Однако их противостояние не статично, а динамично. Гилозоистический антропоморфизм Козентинца выражается у него в представлении, согласно которому активно-бестелесные начала теплого и холодного «дерутся за материю», как «два жениха за женщину», стремясь овладеть ею. Борьба солнечного и земного (подлунного) миров, достигающая наибольшего ожесточения в пограничной сфере, составляет содержание космической жизни. При этом качественная определенность вещей возникает в результате различного соотношения расширяющего тепла и сжимающего холода. Тепло рождает свет, прозрачность и движение, в то время как от холода происходят плотность, темнота, неподвижность. Отсюда круговорот многообразных веществ в природе -- минералов, растений, животных. Человек с этой точки зрения -- тоже природное звено.

Антропология Телезио в принципе натуралистична. Жизненный дух (spiritus), присущий как животному, так и человеческому организму, соединяет их с мировым теплом (в котором можно видеть и одну из трансформаций стоической пневмы -- теплого дыхания, пронизывающего весь мир). Правда, познавательная способность принадлежит собственно разумной душе (anima rationalis), но она в своих действиях всегда связана с телом, поскольку, как мы видели, чувства рассматриваются Телезио как главный, определяющий источник познавательной деятельности человека.

Интересный ренессансный вариант этики стоицизма представляют собой и этические воззрения Телезио. Принцип самосохранения, которому подчинено поведение всех природных начал и вещей, распространяется и на человека (получая именно здесь свою наиболее убедительную конкретизацию). На его уровне данный принцип выражает уже сугубо индивидуалистическое начало социальной жизни. Однако кардинальное отличие человека от животного (не говоря уже о более низких организациях) выражается в поступках, присущих человеку как сугубо моральному существу (например, его способность отказаться от достижения собственных интересов и даже пожертвовать своей жизнью). Такая способность не может быть связана даже с разумной душой, ориентированной на чувственную деятельность. Для ее объяснения Козентинец допускает существование другой, «высшей» души, некоей «сверхдобавочной формы» (forma superaddita), непосредственно происходящей от Бога. Как последовательный сенсуалист Телезио не замечает интуитивной деятельности человеческого ума, этого главного выражения его целостности, в котором множество предшественников и современников Телезио видели особо значительное проявление божественного всемогущества. Козентинец же к мистифицирующей функции понятия Бога прибегает только для объяснения высшего морального назначения человека.

Признав акт божественного творения, Толезио в дальнейшем обходится без бога: природа, обясняемая на основе "собственных начал", не нуждается в потустороннем вмешательстве. В таком, деистетическом по своей сущности, решении проблемы бога и мира проявилась главная натуралистическая тенденция философии Бернардо Толезио. Натурфилософия Бернардино Толезио оказала значительное воздействиое на дальнейшее развитие ренессансной философии природы. С ним полемизировал, но в то же время многое воспринял от него Франческо Патриции. Джордано Бруно высоко оценил "честную войну", которую вел против Аристотеля Козентинец. Подвергшееся нападкам со стороны схоластов еще при жизни автора книги Толезио после его смерти были занесены в папский Индекс запрещенных книг. Не случайно это произошло во время инквизиционного процесса Джордано Бруно: в свете смелых идей Ноцлана стали особенно очевидны опасные для теологии и схоластики тенденции философии природы, обясняемой из ее "собственных начал".

5. Неоплатоническая натурфилософия Патрици

Другой яркий пример пантеистического натурфилософского построения дает нам концепция Франческо Патрици (1529--1597). Она, можно сказать, целиком сформировалась в русле неоплатонической традиции. По сравнению с телезианской доктриной в натурфилософии Патрици еще сильнее выражена онтологическая интуиция, что во многом объясняется меньшей ее устремленностью к вопросам методологии и гносеологии (хотя критика аристотелизма и здесь представлена весьма пространно). Все это мы находим в главном произведении Патрици «Новая философия универсума» (1591). Неоплатонический эманатизм одерживает здесь полную победу над христианским креационизмом, причем в отличие от флорентийского неоплатонизма, в фокусе интересов которого находился человек, доктрина Патрици устремлена к объяснению природы.

В основу ее положено вековечное представление о свете, соединяющем высшее бестелесное единство с миром телесной множественности. «Развитие» универсума происходит в соответствии с неоплатонической схемой: от максимально отвлеченного перво-единого блага (причем даже триединый Бог фигурирует ниже его) ко все более определенным и конкретным образованиям -- сущностям, жизням, разумам, душам, природам, качествам, формам. Мировую субстанцию этого процесса и составляет свет (не существующий без тепла). Можно сказать, что гимн свету озаряет произведение Патрици. Сама философия обязана своим существованием свету.

В этом контексте мы встречаемся с одной весьма интересной и перспективной гносеологической идеей. У Патрици мы не находим того прямолинейного сенсуализма, с которым встречались у Телезио. Свою гносеологическую позицию первый из них сформулировал в словах: «Всякое познание берет начало от разума и происходит от чувств». Однако все дело в том, какое чувство акцентирует Патрици. А он с большой энергией и интенсивностью настаивает на исключительности зрения, как бы игнорируя все остальные. Ведь именно зрение созерцает свет. Отсюда и теоретическая функция зрения, едва ли не уравнивающая его с разумом.

Такой ход мыслей Патрици интересен тем, что он раскрывает генезис и сущность столь сложного и до сих пор во многом загадочного гносеологического и психологического феномена, как интуиция. Ведь этот латинский термин (буквально означающий «пристальное всматривание»), который употребляли некоторые философы Средневековья и Ренессанса, трактовался в смысле как чувственного, так и сугубо интеллектуального знания. Зрение, воспринимающее свет, генетически появляющееся после всех других чувств, для человека наиболее ценно в познавательном, теоретическом отношении. Зрительная интуиция как бы толкает человека в сторону интуиции интеллектуальной.

Но главная функция света -- онтологическая. Свет составляет основу всеединства, проявляющегося в масштабе универсума и тем более земного мира. Наиболее интересная черта натурфилософии Патрици состоит здесь в последовательном восстановлении того органицизма, который был определяющим для большинства концепций античной физики. Выражением органицизма у Патрици является как гилозоизм, так и панпсихизм.

По его убеждению, невозможно существование неодушевленного тела. А душа -- это жизнь, которой наделены и небо, и небесные сферы, и звезды. Такого рода представлений для Патрици оказалось достаточно, чтобы отрицать роль ангелов традиционной христианской мифологии. Самым совершенным из тел он считает мир. функция Бога, подателя света, в сущности, сведена к тому, что он является и подателем жизни. Впрочем, в этой связи Патрици чаще говорит о мировой душе. Это платоновско-неоплатоническое понятие он приписывает всем античным философам, начиная с Фалеев. Им он противопоставляет только атомистов, отвергавших одушевленность мира (но в отношении Демокрита делается некоторая оговорка). Подвергнут решительной критике Аристотель, который своей концепцией души стремился ограничить универсальную распространенность жизни в природе. Для Патрици же никакое тело невозможно без души, без жизни. Если бы она не была укоренена в самом бытии, то откуда же ей было появиться в растительных и тем более в животных организмах? Вполне закономерный вопрос в эпоху отсутствия даже элементарных эволюционистских представлений. Целостность любого организма, доводимая до всего мира, для которого она является синонимом, немыслима вне его жизни, являющейся ее синонимом. Можно даже зафиксировать формулу гилозоистическо-виталистической натурфилософии Патрици: организм, или целостность, или жизнь. Пантеистический и органистический натурализм.

Этика Ф.Патрици противостоит не только популярному платонизму, но и ортодоксально-католическим воззрениям. Она продолжает и развивает заключенную в философии Б.Толезио идею самосохранения как основы морали, но и идет значительно дальше, в направлении более радикального натурализма. Пантеистическая натурфилософия Франческо Патрици была враждебно встречена защитниками схоластической ортодоксии. "Новая фолософия Вселенной" была осуждена инквизиторами и занесена в Индекс запрещенных книг. Запрет этот совпал с процессом Джордано Бруно с запрещением книг Бернардино Телезио.

Философские воззрения Патрици развивались в том же направлениии, что и взгляды его младшего, более глубокого и радикального современника - Джордано Бруно.

Вопрос 50

Наука - один из инструментов освоения мира человеком, именно "один из...", один из многих. Тем не менее, возникнув на рубеже европейского Возрождения и Нового времени, она вскоре становится идеалом миропонимания и на многие годы - "законодательницей мод" в познавательном процессе: "С наукой по жизни! Науке нет преград! Наука может все!" Эти и другие подобные им лозунги считались и по сей день считаются образцом передовых взглядов, они свидетельствуют, что тот, кто их произносит, - сторонник разума, активный участник прогресса и вообще хороший человек...

Дело, видимо, однако, не в том, чтобы просто славословить науку. Подлинная разумность состоит скорее в стремлении понять ее задачи, возможности и границы. Если же мы не будем видеть этих границ, то пошлем науку в поход на совсем чуждую для нее территорию, заставим ее сражаться в ненужных ей войнах, где она заведомо обречена на поражение. Поэтому лучше выявить те моменты, которые кладут предел рационально-теоретическому знанию вообще, и науке в частности, не позволяют ей давать адекватное знание и служить руководством к действию.

Первая сфера, перед которой современная нам наука оказывается бессильна, это исторический процесс - эмпирическое движение жизни стран и народов во всем их многообразии. До сегодняшнего дня никому не удалось с точностью и достоверностью открыть некие "законы истории", подобные тем, которые открыты физикой и химией относительно мира неодушевленных предметов. Да, существует могучая марксова концепция, но наряду с ней есть идеи Шпенглера и Тойнби, а также историко-технократические взгляды, рисующие исторический процесс в

других терминах и с несколько иной перспективой. К тому же то или иное "рисование" хода истории, набрасывание ее портрета отнюдь не означает, что открыты - как положено в науке - законы - устойчивые, повторяющиеся связи, имеющие для данного класса объектов всеобщий и универсальный характер. Когда идеи о смене формаций или представления о производительных силах и производственных отношениях начинают применяться к пониманию конкретной жизни, оказывается, что в жизни все не так, и трудно найти даже один внятный пример, полностью соответствующей теории. Ссылка на "стохастичность" социальных законов только больше запутывает дело. Статика общественной жизни с немалой степенью приблизительности еще может быть выражена "научно", но там, где речь идет о динамике, вступает в силу скорее наукообразие.

Еще более сложную картину мы видим, когда речь заходит о "жизни по науке". Мир "по науке" не живет, а живет он как Бог на душу положит. Реальная практическая история движется наощупь, словно вслепую, поспешая и останавливаясь, спотыкаясь и падая. Иногда двигаясь кругами. Да, в социальной практике развитых западных стран широко участвуют научно-теоретические разработки, но они касаются совершенно конкретных сфер повседневной жизни: экономики, ситуативной социальной политики, общественного мнения и т.п. Запад в совершенном согласии с идеями К. Поппера, раскритиковавшего марксизм за утопическое прогнозирование, идет вперед мелкими шажками, думает о сегодняшнем дне куда больше, чем о послезавтрашнем.

И здесь мы сталкиваемся с еще одной принципиальной преградой для науки: с непредсказуемостью будущего. Увы, увы, будущее от нас закрыто. Никакая самая современная, вооруженная лучшими на свете компьютерами наука не может нам сказать, что будет завтра со всеми нами и с каждым по отдельности. Это булгаковский Воланд с его дьявольской челядью может достоверно сообщить, что "Аннушка уже пролила масло", а наука "пролитого масла" не видит. Существование многочисленных прогностических институтов показывает

лишь то, что научные прогнозы ничем не лучше карточных гаданий, и все методы "аналогий" и "экстраполяций" приводят примерно к такому же неопределенному и вероятностному результату. На историю, на жизнь, на сознание оказывают максимальное влияние факторы, которых никто не прогнозировал и о которых никто даже не догадывался... Наука не в силах предсказать даже собственных открытий, ибо то, что было наперед расписано учеными-прогнозистами, не появляется, а совершаются открытия там, где их не ждали.

Впрочем, может быть, и к лучшему, что наука не может с достоверностью показать нам то, чего еще нет, и оставляет перед взором широкое поле неопределенности. Очень скучно было бы жить в мире, где все наперед известно, а грядущие годы похожи на расписание школьных уроков. Да и свободе в таком скалькулированном наперед мире не было бы места, одна лишь обреченность жить и в срок умирать "по науке".

51. Знания и интересы: эмансипативный интерес разума

Знание - это то, к чему мы все настолько привыкли, что очень редко задаем себе знаменитый фаустовский вопрос: Что значит знать?

Карл Поппер предложил в 1967 году различать следующие три "мира":

1) мир физических объектов или физических состояний;

2) мир состояний сознания, мыслительных (ментальных) состояний,

3) мир объективного содержания мышления, мир научных идей, проблем, поэтических мыслей и произведений искусства.

Концепция Поппера подчеркивает своеобразие и загадочность знания как объекта исследования: для того, чтобы найти ему место в цепи явлений, понадобилось выделить особый "третий мир".

Знание, прежде всего - это некоторое особое устройство памяти.

Знание, разумеется, не отрицает эстафет и не существует без них. Но эстафетный механизм очень ограничен в своих возможностях, он ограничен, образно выражаясь, нашим индивидуальным полем зрения. Каждый человек может воспроизводить только то, что он непосредственно наблюдал, он владеет только той совокупностью образцов, которая была ему продемонстрирована.

Как же возникает знание и что это такое? Знание выглядит как особая эстафета, в рамках которой закрепляются и транслируются акты коммуникации, акты общения "консультанта" с "пациентом". В самом исходном таком акте элементы будущего знания распределены между разными участниками: один формулирует задачу, другой указывает способ решения. Эстафеты, формирующие знание, закрепляют единство этих элементов, и мы получаем чисто вербальную форму фиксации опыта, защищенную от ситуативности коммуникационных актов.

Знание - это некоторая эстафетная структура, и все включенные в нее эстафеты можно

разбить на две группы: одни (синтаксические эстафеты) образуют как бы устройство ячейки памяти, другие - ее содержание. При этом ясно, что содержание одной и той же ячейки может быть различным. Все зависит от предшествующего опыта героя, но можно рассматривать не индивидуальный, а социальный опыт в его историческом развитии. Хорошо, в частности, видно, что, чем богаче опыт, тем богаче и содержание знания.

Содержание знания состоит в соотнесении предшествующего опыта с новым объектом или ситуацией. Знание "перебрасывает" опыт в новую ситуацию, в рамках которой он еще не использовался. Поскольку опыт в простейшем случае - это эстафеты, то

знания, как мы уже отмечали, - это своеобразные "волноводы".

Согласно сказанному, в самом содержании знания можно также вычленить два злемента:

- указание средствами языка или с помощью образцов, тех объектов или ситуаций, куда переносится предшествующий опыт,

- сам этот опыт.

Указанные таким образом объекты или ситуации - это референты знания. Переносимый опыт, который существует чаще всего в форме эстафет, мы будем называть репрезентатором. Построение знания, с этой точки зрения, - это поиск репрезентаторов для тех

или иных объектов или ситуаций.

Традиционно принято различать и противопоставлять друг другу знания-описания и знания-предписания. Первые фиксируют какие-то признаки изучаемых явлений, якобы, безотносительно к деятельности; вторые, напротив, задают конкретную рецептуру действия. Между одними и другими нет непроходимой границы.

53.Формирование первичных теоретических моделей и законов.

В философской и методологической литературе последних десятилетий все чаще предметом исследования становятся фундаментальные идеи, понятия и представления, образующие относительно устойчивые основания, на которых развиваются конкретные эмпирические знания и объясняющие их теории.

Выявление и анализ этих оснований предполагает рассмотрение научных знаний как целостной развивающейся системы. В западной философии такое видение науки начало формироваться сравнительно недавно, в основном в постпозитивистский период ее истории. Что же касается этапа, на котором доминировали представления о на-уке, развитые в рамках позитивистской философии, то их наиболее ярким выражением была так называемая стандартная концепция структуры и роста знания1. В вей в качестве единицы анализа выступала отдельно взятая теория и ее взаимоотношение с опытом. Научное знание представало как набор теорий и эмпирических знаний, рассматриваемых в качестве базиса, на котором развиваются теории. Однако постепенно выяснялось, что эмпирический базис теории не является чистой, теоретически нейтральной эмпирией, что не данные наблюдения, а Факты представляют собой тот эмпирический базис, на который опираются теории. А факты теоретически нагружены, поскольку в их формировании принимают участие другие теории. И тогда проблема взаимодействия отдельной теории с ее эмпирическим базисом предстает и как проблема соотношения этой теории с другими, ранее сложившимися теориями, образующими состав теоретических знаний определенной научной дисциплины.

Несколько с другой стороны эта проблема взаимосвязи теорий выявилась при исследовании их динамики. Выяснилось, что рост теоретического знания осуществляется не просто как обобщение опытных фактов, но как использование в этом процессе теоретических понятий и структур, развитых в предшествующих теориях и применяемых при обобщении опыта. Тем самым теории соответствующей науки представали как некоторая динамичная сеть, целостная система, взаимодействующая с эмпирическими фактами. Системное воздействие знаний научной дисциплины ставило проблему системообразующих факторов, определяющих целостность соответствующей системы знаний. Так стала вырисовываться проблема оснований науки, благодаря которым организуются в системную целостность разнообразные знания научной дисциплины на каждом этапе ее исторического развития.

Наконец, рассмотрение роста знания в его исторической динамике обнаружило особые состояния, связанные с переломными эпохами развития науки, когда происходит радикальная трансформация наиболее фундаментальных ее понятий и представлений. Эти состояния получили название научных революций, и их можно рассматривать как перестройку оснований науки.

Таким образом, расширение поля методологической проблематики в постпозитивистской философии науки выдвинуло в качестве реальной методологической проблемы анализ оснований науки.

Эти основания и их отдельные компоненты были зафиксированы и описаны в терминах: “парадигма” (Т.Кун), “ядро исследовательской программы” (И.Лакатос), “идеалы естественного порядка” (С.Тулмин), “основные тематы науки” (Дж.Холтон), “исследовательская традиция” (Л.Лаудан).

В процессе дискуссий между сторонниками различных концепций остро встала проблема дифференцированного анализа оснований науки. Показательными в этом отношении могут служить дискуссии вокруг ключевого в концепции Куна понятия “парадигма”. Его крайнюю многозначность и расплывчатость отмечали многочисленные оппоненты Куна.

Под влиянием критики Кун попытался проанализировать структуру парадигмы. Он выделил следующие компоненты: “символические обобщения” (математические формулировки законов), образцы решения конкретных задач, “метафизические части парадигмы” и ценности (ценностные установки науки)2. Это был шаг вперед по сравнению с первым вариантом концепции, однако на этом этапе структура оснований науки осталась непроясненной. Во-первых, не показано, в каких связях находятся выделенные компоненты парадигмы, а значит, строго говоря, не выявлена ее структура. Во-вторых, в парадигму, согласно Куну, включены как компоненты, относящиеся к глубинным основаниям научного поиска, так и формы знания, которые вырастают на этих основаниях. Например, в состав “символических обобщений” входят математические формулировки частных законов науки (типа формул, выражающих закон Джоуля-Ленца, закон механического колебания и т.п.). Но тогда получается, что открытие любого нового частного закона должно означать изменение парадигмы, т.е. научную революцию. Тем самым стирается различие между “нормальной наукой” (эволюционным этапом роста знаний) и научной революцией. В-третьих, выделяя такие компоненты науки, как “метафизические части парадигмы” и ценности. Кун фиксирует их “остенсивно”, через описание соответствующих примеров. Из приведенных Куном примеров видно, что “метафизические части парадигмы” понимаются им то как философские идеи, то как принципы конкретно-научного характера (типа принципа близкодействия в физике или принципа эволюции в биологии). Что же касается ценностей, то их характеристика Куном также выглядит лишь первым и весьма приблизительным наброском. По существу, здесь имеются в виду идеалы науки, причем взятые в весьма ограниченном диапазоне - как идеалы объяснения, предсказания и применения знаний.

В принципе можно сказать, что даже в самых продвинутых исследованиях оснований науки, к каким можно отнести работы Т.Куна, западная философия науки недостаточно аналитична. Она пока не установила каковы главные компоненты оснований науки и их связи. Не прояснены в достаточной мере и связи между основаниями науки и опирающимися на них теориями и эмпирическими знаниями. А это значит, что проблема структуры оснований, их места в системе знания и их функций в его развитии требует дальнейшего, более глубокого обсуждения.

В сложившейся и развитой системе дисциплинарного научного знания основания науки обнаруживаются, во-первых, при анализе системных связей между теориями различной степени общности и их отношения к различным формам эмпирических знаний в рамках некоторой дисциплины (физики, химии, биологии и т.д.), во-вторых, при исследовании междисциплинарных отношений и взаимодействий различных наук.

В качестве важнейших компонентов, образующих основания науки, можно выделить: 1) научную картину мира; 2) идеалы и нормы научного познания; 3) философские основания науки.

Перечисленные компоненты выражают общие представления о специфике предмета научного исследования, об особенностях познавательной деятельности, осваивающей тот или иной тип объектов, и о характере связей науки с культурой соответствующей исторической эпохи.

54.Классический вариант формирования развитой теории.

В науке классического периода развитые теории создавались путем последовательного обобщения и синтеза частных теоретических схем и законов.

Таким путем были построены фундаментальные теории классической физики - ньютоновская механика, термодинамика, электродинамика. Основные особенности этого процесса можно проследить на примере истории максвелловской электродинамики.

Создавая теорию электромагнитного поля Максвелл опирался на предшествующие знания об электричестве и магнетизме, которые были представлены теоретическими моделями и законами, выражавшими существенные характеристики отдельных аспектов электромасштабных взаимодействий (теоретические модели и законы Кулона, Ампера, Фарадея, Био и Савара и т.д.).

По отношению к основаниям будущей теории электромагнитного поля это были частные теоретические схемы и частные теоретические законы.

Исходную программу теоретического синтеза задавали принятые исследователем идеалы познания и картина мира, которая определяла постановку задач и выбор средств их решения.

В процессе создания максвелловской электродинамики творческий поиск целенаправляли, с одной стороны, сложившиеся в науке идеалы и нормы, которым должна была удовлетворять создаваемая теория (идеал объяснения различных явлений с помощью небольшого числа фундаментальных законов, идеал организации теории как дедуктивной системы, в которой законы формулируются на языке математики), а с другой стороны, принятая Максвеллом фарадеевская картина физической реальности, которая задавала единую точку зрения на весьма разнородный теоретический материал, подлежащий синтезу и обобщению. Эта картина ставила задачу - объяснить все явления электричества и магнетизма как передачу электрических и магнитных сил от точки к точке в соответствии с принципом близкодействия.

Вместе с постановкой основной задачи она очерчивала круг теоретических средств, обеспечивающих решение задачи. Такими средствами послужили аналоговые модели и математические структуры механики сплошных сред. Фарадеевская картина мира обнаруживала сходство между передачей сил в этих качественно различных типах физических процессов и тем самым создавала основу для переброски соответствующих математических структур из механики сплошных сред в электродинамику. Показательно, что альтернативное максвелловскому направление исследований, связанное с именами Ампера и Вебера, исходило из иной картины мира при поиске обобщающей теории электромагнетизма. В соответствии с этой картиной использовались иные средства построения теории (аналоговые модели и математические структуры заимствовались из ньютоновской механики материальных точек).

Синтез, предпринятый Максвеллом, был основан на использовании уже известной нам операции применения аналоговых моделей. Эти модели заимствовались из механики сплошных сред и служили средством для переноса соответствующих гидродинамических уравнений в создаваемую теорию электромагнитного поля. Применение аналогий является универсальной операцией построения новой теории как при формировании частных теоретических схем, так и при их обобщении в развитую теорию. Научные теории не являются изолированными друг от друга, они развиваются как система, где одни теории поставляют для других строительный материал.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7