Сниженная лексика в современном немецком языке; источники пополнения и особенности функционирования в молодежном сленге

(брань, диалекты). При этом важным мотивом использования стилистически

сниженных лексических единиц является языковая игра, бравада.

Как одна из самых восприимчивых к технологическим новшествам и к

изменениям общественного/языкового сознания среда, молодежная коммуникация

дает исследователю наиболее «горячий материал», позволяет выявить самые

актуальные языковые процессы.

ГЛАВА 2. Стилистичесикие кластеры сниженной лексики

2.1. Лексикографическое отражение сниженной лексики

К тому же следует добавить, что словарю принято доверять, его воспринимают

инструктивно, тогда как иногда не следовало бы брать на веру предлагаемый

вариант. Слепое доверие может подвести.

В.Д. Девкин

Всякое слово многомерно. Его природу определяют такие факторы, как

грамматика, словообразовательная структура, регистровая характеристика

(возвышенность, нейтральность, сниженность), место в номинативной системе

(в тематическом поле, в синонимическом ряду, в рамках логических связей:

конкретность/абстрактность, родовое/видовое понятие, часть/целое),

наличие/отсутствие оценки и тип ее выражения, способность к стилизации

речи, коммуникативно-ситуативный фактор (кто говорит, кому, с какой целью,

при каких обстоятельствах), этика (роль слова в межличностных отношениях:

равноправие, подчинение/подчиненность, конформизм), эстетика

(выразительность/невыразительность, комизм), степень и характер

выраженности той или иной содержательной стороны

(эксплицитность/имплицитность, подразумевание, подтекст), генетический

момент (исконное/заимствованное слово), диахрония (неологизм/архаизм,

отсутствие ощущения возраста слова), ареальная принадлежность

(общенациональное/региональное, диалектное слово), взаимодействие с

параллельными кодами: звуковым и жестовым. Перечисленного достаточно, чтобы

представить себе полноту и сложность информации, заложенной в слове. И если

под причиной употребления сниженной лексики мы понимаем совокупность общих

социально-психологических процессов, находящих свое отражение в языке

социума, то функциональная нагрузка слова, с нашей точки зрения, неотделима

от конкретной речевой ситуации, т.е. от контекста.

Для нашей работы представляется необходимым ввести понятие

«стилистического кластера». Слово «кластер» английского происхождения и в

буквальном переводе означает: пучок, совокупность. Профессор А.Т. Хроленко

в работе «Лингвокультуроведение» вслед за Н.Г. Комлевым так определяет

понятие «кластер»: «Кластер – это объединение языковых элементов,

обладающих несколькими общими признаками» [Хроленко 2000: 131].

Мы, в свою очередь, под стилистическим кластером будем понимать

следующее: стилистический кластер – это совокупность стилистических помет

одной лексической единицы.

Но прежде всего мы хотели бы обратиться к словарям и рассмотреть

предложенные ими перечни стилистических помет разговорной лексики. В первую

очередь обратимся к неспециализированному двуязычному словарю. «Большой

немецко-русский словарь, издание 6-е, стереотипное» (К. Лейн, Д.Г. Мальцева

и др.) предлагает следующие стилистические пометы разговорной лексики (в

алфавитном порядке), которые иллюстрируются примерами из этого же словаря:

бран. (Schimpfwort), бранное слово, выражение[1];

груб. (derb), грубое слово, выражение: Scheiss ‘дерьмо, дрянь’,

Scheissdreck, das geht dich einen Scheissdreck an ‘не твое собачье дело’,

fressen ‘жрать’ ;

неодобр. (abwertend), неодобрительно: Bumsmusik ‘музыка на танцульках’;

презр. (verдchtlich), презрительно: Kerl ‘субьект, тип’, Weibervolk ‘бабы,

бабье’;

пренебр. (geringschдtzig), пренебрежительно: Klapperkaster ‘старая посудина

(о корабле)’;

разг. (umgangssprachlich), разговорное слово, выражение: fies

‘отвратительный, гадкий’, Dudelei ‘дуденье, плохая игра на духовом

инструменте’;

фам. (salopp-umgangssprachlich), фамильярное слово, выражение: schlackern

‘трястись’, schlabbern ‘лакать, шумно хлебать’, Fresser ‘обжора’;

шутл. (scherzhaft), шутливо: Figaro ‘цирюльник, парикмахер’, die holde

Weiblichkeit ‘женский пол’.

Одновременно в словарных статьях словаря К. Лейн и Д.Г. Мальцевой для

более полного отображения стилистических оттенков встречается использование

сразу нескольких помет:

Мuschkote m -n, -n фам. пренебр. рядовой, служивый (солдат); ? серая

скотина.

Filius m =, ..lii и -se разг. шутл. сын, отпрыск.

«Немецко-русский словарь разговорной лексики» (В.Д. Девкин), в свою

очередь, дает подробное толкование стилистических помет. Автор

предупреждает, что отсутствие пометы в статье указывает на незначительную

степень сниженности, в то время как:

1) помета фам. маркирует фамильярность, фривольность, подчеркнутую

“несалонность” выражения, типичную для среды близких знакомых;

2) помета груб. указывает на то, что неэстетичное, этическое

дисквалифицированное, то, что принято заменять эвфемизмами, названо без

прикрас прямо в лоб (Popel, pissen, Arsch);

3) помета вульг. обозначает применение грубых слов не по прямому их

назначению, а для негативных характеристик того, что в норме называется

нейтрально, прилично (ich scheisse drauf, einen Dreck geht das mich an);

4) помета шутл. характеризует юмористическую, дистанцированную,

обычно образную иносказательность критического свойства (Kurschatten,

bessere Hдlfte, Lцtkolben);

5) помета ирон. предполагает противоположность оценки;

6) помета бран. сопровождает бранную лексику, имеющую, как правило,

нечеткий, общенегативный контур значения (Mist обо всем плохом);

7) пометы пренебр., презр., неодобр. приводятся только тогда, когда

негативность не очевидна из перевода [Девкин 1994: 9].

Многие пометы, приведенные в этих двух рассмотренных нами словарях, не

совпадают. Так, Scheiss в «Большом немецко-русском словаре» К. Лейн и Д.Г.

Мальцевой маркируется как грубое, в то время как В.Д. Девкин относит данное

слово к вульгаризмам. Pissen в словаре К. Лейн и Д.Г. Мальцевой –

фамильярное, словарь В.Д. Девкина маркирует как грубое.

Сам В.Д. Девкин замечает тенденцию изменения стилистических помет в

словарях разных лет. По его словам, зачастую то, что в WDG[2] маркируется

как разг. (umg.), в Duden-GWB[3] дается уже без пометы, то есть как

нейтральное; фам. (salopp) в WDG часто в Duden-GWB уже соответствует разг

(umg.). Это наблюдение касается не абсолютно всех слов, но только большей

их части [Девкин 1994: 19].

Автор обьясняет это тем, что разговорно окрашенное слово, если оно

нужно и актуально в предметно-понятийном отношении и отвечает требованиям

«назывной техники», в меру четко, удобно, своеобразно, неповторимо, легко

понимается и запоминается, то в будущем не избежит кодификации.

В.Д. Девкин указывает на ряд «контрастных лексических единиц», которые

сохраняют в упомянутых выше словарях одинаковые или близкие пометы. Это

лексика, в самой семантической структуре которой отражена негативная

оценка, так называемая «табуированная лексика» (ficken, vцgeln).

Практически все лексемы этого языкового регистра сохраняют в словарях

разных лет сходную стилистическую маркировку (груб.).

Однако, даже здесь вопрос законности какой-либо одной стилистической

пометы для той или иной лексемы остается спорным. Как таковые

стилистические пометы являются отображением функции лексической единицы в

речи, что отражено и в дефиниции стилистических помет В.Д. Девкина. Но в

рамках определенной ситуации (как и в рамках определенного идиолекта) даже

табуированная лексика может не иметь вовсе экспрессивной нагрузки, а ввиду

культурного уровня (рода занятий, возраста) носителя языка негативизм,

заложенный в самой семантике, может быть неощутимым для человека,

употребляющего данное слово, например, в функции междометия.

С другой стороны, и незначительно сниженная лексика может выступать в

функции, которую чаще всего приписывают лексике-табу, т.е. в инвективной

(оскорбительной). Так, психолог, лингвист и философ Ф. Ницше замечает, что

даже фамильярность вышестоящих оскорбляет человека, так как он не имеет

никакой возможности в полной мере ответить на нее тем же [Ницше 1997: 648].

Данные процессы редко находят отражение даже в специализированных

словарях. Зачастую маркировка лексической единицы производится без учета

того, что В.Д. Девкин называет «идеолектной нетерпимостью» [Девкин 1994:

19], то есть при неприятии и изначально негативном отношении к

лексическому фонду, который лежит вне сферы употребления самого

составителя или же основной части информантов. Это приводит к разночтениям

стилистического маркера одной и той же лексической единицы в словарях,

выпущенных примерно в один временной промежуток. Однако при наличии хотя бы

в одном случае контекста становится ясно, что в первой и во второй статье

мы наблюдаем примеры, приведенные различными (социальными, возрастными)

группами информантов, или же (чаще всего) мы наблюдаем сужение

функциональных возможностей лексемы до одного контекста. Так:

Mistwetter n-s груб. чертовски скверная (мерзопакостная) погода [

Лейн, Мальцева и др. 1999: 600]; без контекста.

Mistwetter n-s, o. Pl. фам. мерзопакостная погода. So ein Mistwetter,

es nieselt und regnet in einem fort [Девкин 1994: 500].

В первом случае авторы не дают возможного контекста, как бы выводя

стилистический маркер из самой семантики лексической единицы, то есть

наличие компонента Mist ‘дерьмо’ уже должно указывать на грубость всего

слова. Однако интересно то, что сама лексема Mist в словаре К. Лейн и Д.Г.

Мальцевой маркируется как фам.

В.Д. Девкин, в свою очередь, приводит контекст. Здесь нет всей

ситуации, однако уже по одному представленному предложению мы можем судить

о том, что здесь наличествует неформальный, несалонный разговор близких

(хорошо знакомых) людей. Фамильярность подобного высказывания не вызывает

сомнения. Но возникает вопрос: не будет ли данное высказывание грубым, если

предположить, что оно принадлежит учителю и произнесено в классе в

присутствии учеников?

Условность приведенных в словарях стилистических помет доказывает

следующий пример. Нами были проанализированы контексты, в которых

употребляется лексема Scheisse/Scheiss ‘дерьмо’ в романе Юли Цэ «Орел и

ангел». Основываясь на дифениции стилистических помет В.Д. Девкина, мы

выяснили, что данная лексическая единица может быть маркирована по-разному.

В приведенном ниже примере она имеет фамильярную окраску:

Ohne Eile richtet sie sich auf.

Oh, Scheisse, sage ich. Komm rein. Wie geht’s.

Gut, sagt sie, hast du vielleicht Orangensanft da? [Zeh 2003: 9]

Не спеша, она выпрямилась.

«Вот черт, - сказал я, - Проходи. Как дела?»

«Нормально, - ответила она, - У тебя здесь найдется, пожалуй,

апельсиновый сок?»

Здесь налицо фривольность, выражение, с помощью которого главный

герой, познакомившийся с героиней по телефону и до этого еще не

встречавшийся с ней вживую, пытается избавиться от неловкости ситуации (он

заставил девушку ждать в двери), тем самым уже показав желательность

неформальности предстоящей беседы, как бы сразу причислив ее к кругу своих.

Наиболее подходящими для перевода русскими идиомами здесь будут ‘блин’ или

‘черт’. Ответная реакция героини, которая тут же переходит к делу, как

давняя знакомая, ничуть не обидевшись на «невежливость» героя, подтверждает

эту мысль и дает нам право утверждать, что здесь лексема Scheisse может

быть маркирована только как фамильярная.

Под влиянием контекста лексема Scheisse может приобретать грубую

окраску:

Manchmal, wenn ich in die Luft starrte, anstatt zu arbeiten, stellte

ich mir zum Spass vor, ihr perfeckt rosafarbener Mund wьrde sich

plцtzlich verspannen und durch die aufeinandergepressten Lippen

wьrde sich aus ihren Gesicht heraus eine dicke braune Wurst Scheisse

schieben [Zeh 2003: 36].

Иногда, когда вместо того, чтобы работать, я таращился в воздух,

ради забавы я представлял себе, как ее идеальный розовый ротик вдруг

расчалиться и прямо из ее лица, разжимая сжатые губы, полезет

толстая коричневая колбаска дерьма.

«Без прикрас в лоб» здесь назван продукт отправления естественных

человеческих потребностей, то, что почти во всех европейских культурах

считается неприличным и заменяется эвфемизмами. Налицо грубость выражения,

характеризующая скрытое негативное отношение главного героя к своей

коллеге.

Вульгарную окраску лексема Scheisse имеет в следующем примере:

Mit einem lauten Knacken hielt sie das Gerдt an und stand auf.

Maaaann, nцrgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der

Scheiss auch mal oder was.

Max, sagte sie, ich freue mich [Zeh 2003: 114].

C громким щелчком она выключила аппарат и встала.

«Эээээй, - раздался недовольный голос из соседнего кабинета, -

Хрень работает или как?»

«Макс, - сказала она, - рада видеть».

Здесь лексема der Scheiss используется для обозначения вполне

нейтрального понятия – das Gerдt ‘аппарат/устройство’, тем самым, с одной

стороны, передается раздражение говорящего, с другой стороны, возможно

использование данной лексемы из прагматического аспекта: говорящий экономит

время, не стремясь вспомнить название аппарата, так как он уверен, что его

поймут. Соответствующей русской идиомой будет ‘хрень/ херня’. Учитывая

формализованную обстановку (рабочее место, офис) и обращение к коллеге

женского пола, мы можем говорить в данном случае о вульгарности выражения.

Средством выражения иронии лексема Scheisse является в следующем

примере:

Er zog einen Frischhaltebeutel aus der Schublade, oben mit einem

roten Haushaltsgummi verschlossen.

Ach Quatsch, sagte Shershah.

Heilige Scheisse, sagte ich.

C17H21NO4, sagte Herbert [Zeh 2003: 126].

Он вынул из ящика стола сверток, перетянутый красной хозяйственной

резинкой.

«Не может быть», - сказал Шерша.

«Срань Господня», - сказал я.

«C17H21NO4», - сказал Герберт.

Здесь явно прослеживается противоположенность оценки, так как герой

восхищен, он никогда до этого не видел такого количества кокаина, однако

первое, что приходит ему в голову, – ругательство, которое по самой своей

структуре носит еще и шутливый оттенок: Heilige Scheisse – ‘святое дерьмо’,

совмещение несовместимого; наиболее близкая русская идиома – ‘срань

Господня’.

Как бранное слово лексема Scheisse употребляется в следующем примере:

Du willst, dass ich irgendeinen Scheiss auf deine Bдnder qwuatsche,

sage ich, und das mach ich. Damit gut.

Aber wenn der Prof es nicht akzeptiert, sagt sie, brauche ich auch

nicht

weiterzumachen [Zeh 2003: 107].

«Ты хотела, чтобы я натрепал какое-нибудь дерьмо на твои кассеты, -

сказал я, - и я это делаю. С этим нет проблем».

«Но если моему профу не понравиться, - сказала она, - то и мне тоже

не нужно будет продолжать эту работу».

Здесь лексема Scheiss выражает отрицательное отношение главного героя

к тому, что он делает. Общий тон диалога (героиня в депрессии, она

отказывается от работы над историей Макса, наличествует напряжение и

одновременно отчуждение между героями) позволяет нам перевести данное

выражение как ‘какое-то дерьмо’, так как общий негативизм ситуации

указывает на бранный характер выражения.

(Стоит заметить, что при переводе мы исходили из утверждения

известного переводчика западной кинопродукции В. Горчакова относительно

дословного перевода сниженной лексики. По его мнению, степень экспрессии

иноязычной идиоматики не всегда совпадает со степенью экспрессии русской.

Поэтому при переводе мы выбирали те выражения, которые были бы характерны в

подобных ситуациях для носителя русского языка, стараясь максимально близко

передать эмоциональный фон оригинала.)

В полной мере лексема Scheisse, в самой семантике которой заложена

негативная коннотация, передаёт оттенки пренебрежения, презрения,

неодобрения:

Ich bin einfach nur ein willenloses Stьck Scheisse, das sich in die

eine oder andere Ecke schaufeln lдsst, ganz egal.

Das mit der Scheisse stimmt schon mal, sagt er, aber…[Zeh 2003: 107]

«Я просто безвольный кусок дерьма, что позволяет швырять себя

лопатой из угла в угол, мне на все плевать».

«Насчет дерьма, - сказал он, - это верно, но…»

Несмотря на то, что семантикой слова и обусловливается отнесенность

данной лексической единицы к регистру сниженной лексики, однако, как видно

из приведенных выше примеров, мы не можем говорить о каком-либо конкретном

маркере лексемы, так как в конкретной речевой ситуации ее функциональная

нагрузка может быть различной. Таким образом, стилистическим кластером

лексемы Scheisse будет совокупность стилистических маркеров, отражающих

функциональные возможности данной лексемы в контексте. Большая часть

сниженных лексических единиц, по нашему мнению, будет иметь, по меньшей

мере, 2-3 стилистические пометы.

Вероятно, именно невозможность определенить единственно возможную

стилистическую помету заставляет авторов современных словарей разговорной

лексики (при их желании быть максимально объективными) избегать

использования стилистических помет как таковых. Так, Германн Эманн, автор

“Voll konkret. Das neueste Lexikon der Jugendsprache” (2000г.),

предпочитает в словарных статьях вместо стилистических помет давать

возможный контекст, одновременно уделяя значительное внимание семантике

рассматриваемой лексической единицы:

lullig/ Lulle

langweilig; von “einlullen” abgeleitete jugendsprachliche

Adjektivierung; hдufig auch als Nomen (“Lulle”); Bsp.: Mann, bist du

lullig. Spiel hier bloB nicht die abgehippte Lulle! [Ehmann 2001: 89]

По нашему мнению, такой подход к составлению словарных статей более

всего приемлим при работе с регистром сниженной лексики, так как решает

проблему путаницы при попытке классификации и в полной мере показывает

изучающему иностранный язык возможные сферы применения рассматриваемой

лексической единицы.

Традиционно, рассматривая функциональную нагрузку сниженной лексики,

функции связывают со стилистическим маркером лексемы. В нашей работе при

рассмотрении функциональной нагрузки сниженной лексики в молодежном сленге

мы будем рассматривать лексемы, не выделяя их маркеры, то есть

рассматривать функцию всего стилистического кластера интересующей нас

лексемы.

2.2. Функциональная нагрузка стилистических кластеров в молодежном сленге

Bleibt noch zu klдren – warum gibt es ьberhaupt eine Jugendsprache?

H. Ehmann

Так как в последние годы серьезно возросла активность сниженной

лексики и фразеологии в разговорной речи, в условиях межличностной

коммуникации при неформальном общении, то речевая манера, присущая так

называемому нон-стандарту, сопровождаемая актуализацией сниженной лексики,

охватывает все более широкие, так сказать, нетрадиционные группы населения,

включая женщин и школьниц-подростков, до недавнего времени наиболее

консервативные по отношению к сниженной лексике социогруппы. Эти процессы

находят свое отражение и в книжной речи, преимущественно в СМИ (в печати,

электронных СМИ, кинофильмах), в устной публичной речи политического

характера, в художественной (и около художественной) литературе

постмодернистского направления, в частности в новой волне драматургии и

соответственно в театральных спектаклях. Главный аргумент, приводимый

писателями «новой волны» в свое оправдание, по мнению переводчика и

педагога Г. Михайлова, – это протест против «умолчаний», «условностей» и

«лицемерия» в литературе прошлых лет [Михайлов 2004: 1]. Г. Михайлов

отрицательно отзывается о подобных литературных тенденциях, однако не стоит

забывать, что литературное произведение (тем более произведение автора,

относящегося к течению натурализма) является культурным и языковым

памятником эпохи, дает исследователю-лингвисту возможность исследовать

языковые явления, зафиксированные в речи героев.

Неслучайно для анализа функций сниженной лексики в языке молодежи мы

выбрали произведение молодой немецкой писательницы Юли Цэ, герои которой

говорят не книжным языком, имеющим мало общего с реальной подростковой

коммуникацией, а живым, изобилующим жаргонизмами, просторечиями и

табуированной лексикой, языком, свойственным их возрастной группе (действие

романа охватывает временной промежуток от обучения главного героя в школе-

интернате, 17-18 лет, до событий, связанных с гибелью его подруги, 30 лет).

Использование в романе сниженного лексического материала ни в коей

мере не умаляет достоинств данного произведения. Оно, на наш взгляд,

эстетически и коммуникативно мотивировано, поскольку лексика и фразеология

из криминального жаргона, а также из молодежного сленга широко используется

в текстах самой различной тематики, принадлежащих СМИ, устной политической

речи; она фигурирует в официальной и неофициальной речи людей разного

социального статуса, возраста, культурного уровня. Без нее уже просто не

возможно достоверно отобразить современную действительность, как бы

отрицательно не воспринимались подобные лексемы консервативным кругом

читателей.

И хотя многочисленные сленгизмы привносят в современную

коммуникативную среду негативное восприятие жизни, грубые,

натуралистические номинации и оценки, примитивное, приземленное выражение

мысли и эмоций, тем не менее, наиболее частой причиной употребления в

молодежном сленге сниженных лексических единиц является прагматический

аспект: нужно сказать быстро, точно передать значение информации, расходуя

минимум времени, минимум слов, при этом быть понятым сразу, понятым

правильно. Отсюда стремление к сокращениям, акронимии, к более кратким

жаргонным и территориальным дублетам, перешедшим из идиолекта в

общеупотребительную сферу: der Prof вместо der Professor ‘профессор’, die

D-Mark вместо die Deutsche Mark ‘немецкая марка’, nix вместо nichts

‘ничто’, Koks вместо Kokain ‘кокаин’.

Не в последнюю очередь с речевым прагматизмом связано употребление

сниженных лексических единиц в когерентной функции, то есть в функции

междометных слов и слов – заполнителей речевых пауз, «связки» речи в единое

речевое произведение. При потере логической цепочки говорящему необходимо

время, чтобы сориентироваться и правильно закончить мысль. Заполнить

возникшую паузу удобнее всего сниженной лексикой, так как она всегда в

активном словарном запасе носителя языка; ее можно сравнить с патроном,

который всегда в стволе, тогда как остальные слова еще только в магазине.

При этом она может быть как лишенной экспрессии или же со слабо

выраженными эмоциональными характеристиками (Oh, Scheisse, sage ich. Komm

rein. Wie geht’s.), так и нести на себе яркую эмоциональную нагрузку:

Meine Liebe, sagе ich, was mich so unendlich gefдhrlich macht fьr

dich, ist die Tatsache, dass ich auf mein Leben scheisse und du

nicht auf deins. Also gib verdammt noch mal acht, was du sagst [Zeh

2003: 178].

«Моя дорогая, - сказал я, - что делает меня бесконечно опасным для

тебя, так это тот факт, что мне на мою жизнь насрать, а тебе на твою

– нет. Поэтому следи-ка, черт возьми, за тем, чту говоришь».

В тесной связи с когерентной находится дейктическая функция сниженной

лексики. Функция междометных ситуативных обозначений предмета разговора или

адресата речи (при этом такие слова почти всегда имеют аморфную семантику,

обусловленную данной ситуацией общения) – тоже в неофициальном общении или

в производственной ситуации:

Also wer, fragt Clara.

Schau Zeiserl, sagt er, hast amal den James Bond “Goldfinger” gsehn?

[Zeh 2003: 328]

«Кто?» - спросила Клара.

«Слышь, дурочка, - сказал он, - Джеймса Бонда «Голдфингер» ни разу

не видала?»

Maaaann, nцrgelte eine Stimme im Nebenzimmer. Funkzioniert der

Scheiss auch mal oder was.

Max, sagte sie, ich freue mich [Zeh 2003: 114].

В последнем примере, как было рассмотрено нами выше, употребление

подобного междометия, учитывая ситуацию, может иметь инвективный эффект.

Однако в научной литературе сниженный (порой и обсценный) текст зачастую

рассматривается в первую очередь в контексте игры. С этой точки зрения

формирование в процессе игры иного, альтернативного реальному, мира

ослабляет культурный запрет на использование бранных выражений.

Иллокутивная (воздействующая) сила сниженной лексики в игровом контексте

оказывается направленной на другой мир, на воображаемый, а не на реальных

участников общения. Игра, по крайней мере отчасти, позволяет снять с

говорящего возможные обвинения в нарушении табу, например на обсценные

выражения, когда сниженная лексика используется в речи как реакция на

систему запретов «формализованного» общества (der Protestaspekt Г. Эманна):

с одной стороны, говорящий «попирает основы», с другой стороны, он

оставляет себе пути к отступлению, облекая свой протест в несколько игровую

форму.

Именно эта функция чаще всего реализуется в речи подростков и

молодежи, и именно наличие игрового момента помогает избежать контрреакции

со стороны «попираемого». Интересным примером может служить разговор

молодого специалиста со служащей бюро при приеме на новое место работы, где

главный герой должен заниматься гражданским правом (до этого он работал

только в области международного права):

Es wird schwierig werden zu entscheiden, sagte sie, ob Sie ein Genie

sind oder ein Idiot.

Scheisse, sagte ich.

Ach kommen Sie, Max, sagte sie, hier lдsst sich auch aushalten. Man

schafft sich Freirдume fьr die wirklich interessanten Fдlle.

Was zur Hцlle, fragte ich, gibt’s hier fьr die interessante Fдlle??

Immerhin, sagte sie bedдchtig, haben wir mit echten Menschen zu tun

[Zeh 2003: 114].

«Будет трудно решить, - сказала она, - кто вы – гений или идиот».

«Дерьмо»,- сказал я.

«Ну, же, Макс, присоединяйтесь, - сказала она, - Здесь вполне можно

работать. Полный простор для действительно интересных дел».

«Какие к черту, - сказал я, - могут быть здесь интересные дела?!»

«По крайней мере, - сказала она спокойно, - мы имеем дело с

настоящими людьми».

Несмотря на свою молодость, он работал в главном бюро над Балканским

вопросом, что заставляет его собеседницу подозревать в нем гения, но

внешний вид героя и его манера держаться говорят об обратном. Однако

достаточно было служащей высказать свое сомнение, как герой тут же

принимает игру и ведет себя сообразно тому, что было о нем сказано. С одной

стороны, здесь выражается негативное отношение к тому месту, куда он попал,

но с другой стороны, вне всяких сомнений, учитывая уже высказанное о нем

мнение, он может не сомневаться в спокойной реакции на свои слова.

Здесь же проявляется тесно связанная с предыдущей функция

использования сниженной лексики как своеобразной бравадой

вседозволенностью. Герой не сильно дорожит новой работой и, помимо всего

прочего, является протеже хозяина фирмы. Для молодого максималиста (Mдx der

Maximale ‘Макс Максимальный’, как окрестил его его начальник) этого вполне

достаточно, чтобы позволить себе подобную браваду.

Профессор Т. Дж. Галлино считает, что в попытке утвердиться в глазах

сверстников и самоутвердиться молодые люди зачастую «бравируют в пустоту»,

то есть употребляют инвективную лексику тогда, когда адресат уже не может

их слышать, но слышат их друзья, одноклассники [Галлино 2003: 4]:

An der Grenze winkte man uns durch. Kaum waren die Zцllner auBer

Sichtweite, hob Shershah, den ich fьr tot gehalten hatte, beide

Arme, steckte die Mittelfinger durch das Schiebedach und brьllte:

FUCK YOU [Zeh 2003: 107].

На границе нас пропустили без досмотра. Едва таможенники стали

исчезать из зоны видимости, Шерша, которого я до этого считал

мертвецки пьяным, сопроводив свои слова соответствующим жестом,

пробормотал: FUCK YOU.

Однако больший интерес, бесспорно, представляет номинативная

(назывная) функция, которая в сленге зачастую неотделима от инвективной

(оскорбительная) функции. В этом случае коммуникация является всегда

адресной, имеет место персонализация сниженной, а чаще всего сниженной=

инвективной, лексики и фразеологии. «Назвать» здесь равно «обозвать», а

умение ответить агрессией на агрессию, оскорблением на оскорбление цениться

в подростковой среде выше всего. Психологи подчеркивают, что ни одна

социальная группа (даже криминальная среда) не может похвастать столь

мастерским умением давать человеку обидные и меткие прозвища, как

подростковые коллективы [Галлино 2003: 6]. В этой связи интересны диалоги

между двумя героями романа – Шерша и Максом, которые считаются лучшими

друзьями, но не упускают возможности при первом удобном случае выказать

друг другу «респект», так как между ними стоит их общая знакомая – Джесси.

Так, уже при знакомстве Макса и Джесси Шерша с легкостью показывает, кто

главный в комнате общежития интерната, которую он делит на двоих с Максом:

Shershah legte mir die Hand auf die Stirn.

Max, sagte er, ist mein privater Philosoph [Zeh 2003: 107].

Шерша положил мне руку на лоб.

«Макс, - сказал он, - мой личный философ».

И хотя здесь номинация осуществляется с помощью нейтральной лексики

(‘личный философ’), однако уже сам жест, предшествовавший фразе (положить

руку можно на личную вещь, но не на человека) инвективен по своей сути.

Обострение взаимоотношений находит свое отражение в усилении степени

экспрессии номинативных лексем (здесь номинативная функция неотделима от

психологической функции, где сниженная лексика выступает как средство

разрядки психологического напряжения индивида):

Du hast den Schlьssel stecken lassen, flьsterte Shershah, du

verdammter

Schwanzlutscher [Zeh 2003: 148].

«Ты оставил ключ в замке зажигания, - прошептал Шерша, - проклятый

членосос».

Или при конечной расстановке акцентов, когда Макс хочет знать,

собирается ли Шерша работать на наркоторговца Герберта (отца Джесси) и

каково отношение Шерша к самой девушке:

Du willst in Zukunft fьr Herbert arbeiten, fragte ich mьhsam.

Das ist der beste Job auf der Welt, sagte er.

Deshalb hдngst du mit Jessie rum, fragte ich.

Das Mдdel liebt mich, sagte er, und Liebe ist immer egoistisch. So

haben wir alle gewonnen.

Du bist ein verdammtes Schwein, sagte ich [Zeh 2003: 156].

«Ты и в будущем хочешь работать на Герберта?» - спросил я устало.

«Это лучшая работа в мире»,- ответил он.

«Поэтому ты возишься с Джесси?» - спросил я.

«Девочка любит меня, - сказал он, - а любовь всегда эгоистична. Так

все довольны, всем хорошо».

«Ты – поганая свинья», – сказал я.

Зачастую номинативная функция реализуется и в публичной сфере речевой

коммуникации, в том числе может фигурировать в СМИ (в прессе и электронных

СМИ). Примером может служить обращение Клары, ведущей радио-шоу, к своим

слушателям:

Ich bin ganz fьr euch da, wer einen Tripp braucht, kann mich

anrufen. Die Sendung fьr Verzweifelte, fьr Nihilisten,

Zurьckgebliebene und Einsame, fьr Atomforscher, Diktatoren und das

einfache Arschloch von der StraBe. Hier reden wir gemeinsam ЬBER

EINE KARGE WELT. Wer ich bin, wisst ihr [Zeh 2003: 75].

«Я здесь и вся для вас; кому нужен совет, тот может позвонить мне.

Это передача для сомневающихся, для нигилистов, неудачников и

одиноких, для исследователей атома, диктаторов и для обычной задницы

с улицы. Здесь мы вместе обсуждаем этот жалкий мир. Кто я такая, вам

известно».

Здесь же мы можем говорить об экспрессивной функции. Сниженная лексика

выступает в этом случае как достаточно сильное экспрессивное

(стилистическое) средство оживить, сделать более эмоциональной речь

говорящего, реже – пишущего. C одной стороны, это может иметь место в

дружеской беседе, в застолье и т.д.

(Hast du einen Musikwunsch, fragt Clara mich. – Musik geht mir am

Arsch vorbei, sage ich [Zeh 2003: 80].

«Хочешь послушать какую-нибудь музыку?» - спросила меня Клара. –

«Музыка мне до задницы», - сказал я.),

а с другой стороны – в обстановке публичности: на митинге, во время встречи

с аудиторией, часто в популистских целях.

Так, умело играя на мазохизме среднестатистического обывателя-

неудачника, девушка-модератор позволяет себе ненормативную лексику в адрес

определенной части своих слушателей, одновременно подчеркивая свой

демократизм: я такая же, как и вы, я тоже не люблю этот мир, я говорю на

том же языке, что и вы, вы ведь не оскорбитесь, если я назову вас так, как

вы зачастую сами называете друг друга?

Этот пример иллюстрирует одновременно с номинативной и экспрессивной и

следующую функцию сниженной лексики – индентифицирующую. Здесь лексика

выступает в качестве кода – сигнала окружающим, что говорящий, органично

употребляющий сниженную лексику и фразеологию, – свой. Чаще всего эту

функцию выполняют жаргонизмы:

Ich arbeite an einem Bericht fьr den Kultursender der Radio-

Kooperation Mitteldeutschland, leiert Clara.

Ja, ja, sagt Erwin, und der Hefenbruader do sitzt im Цl und schlogt

Wellen.

Er zeigt auf mich.

Wie bitte, sagt Clara.

Der Kleinkriminelle, sage ich, ist wohl zum SpaB hier [Zeh 2003:

327].

«Я работаю над докладом для Вестника культуры Объединения

радиостанций Центральной Германии», – забубнила Клара.

«Ага-ага, - сказал Эрвин, - а малыш-шушер тута для телевизора».

Он показал на меня.

«Извините, что?» - сказала Клара.

«А мелкий преступник, - сказал я, - тут просто для удовольствия».

В данном случае художник Эрвин употребляет не просто диалектную

лексику, но и воровской жаргон, так что Макс вынужден «переводить»

сказанное им для Клары, которая до этого момента без труда понимала речь

Эрвина.

Более прочих индефицирующий аспект характерен для речи Джесси.

Душевнобольная девушка – пример вечного ребенка. Ее речь изобилует

выражениями, которые понятны только близким ей людям:

Cooooper, sagte sie, ich glaube, die Tiger sind wieder da.

Das ist doch Unsinn, sage ich, hцr auf damit [Zeh 2003: 22].

«Кууууупер, - сказала она, - я думаю, тигры вернулись».

«Вот глупость, - сказал я, - ты прекращай с этим!»

Она находит удовольствие в том, чтобы называть Макса Купером (имя, на

которое в детстве он хотел поменять свое), ведь только ей позволено так

обращаться к нему. Die Tiger ‘тигры’ – обозначение для криминальных

компаньонов ее отца, weiBe Wцlfe ‘белые волки’ – брат и отец, Goldfische

‘золотые рыбки’ – сумасшедшие, беззаботные люди.

Интересно то, что названия глав романа, в которых главный герой

погружается в воспоминания о погибшей девушке, практически полностью

повторяет язык-код Джесси, построенный на наименованиях представителей

животного мира: Tieger, Von Zugvцgeln ‘перелетных птиц’, WeiBe Wцlfe и так

далее. Интимность детского кодированного языка служит в этом случае

литературным приемом, еще раз показывающим нам всю значимость воспоминаний

о Джесси для главного героя, его желание не просто уйти в эти воспоминания,

но и так обозначить их, чтобы это было понятно только ему и его погибшей

возлюбленной.

В этом случае мы можем говорить об эстетической функции сниженной

лексики, которая находит свое применение не в устной коммуникации, а в

литературе – как реализация эстетической функции «неканонизированной речи»

в художественном тексте. (Традиции «речевого натурализма» в немецкой

литературе восходят к первой половине двадцатого века и связаны с

проблематикой двух мировых войн, участницей которых была Германия:

Hat einen ganz schцnen Balkon. Kann man auf Kaffe trinken, sagte

Timm [Borchert].

«У нее великолепный балкон (здесь: грудь). На таком можно сидеть и

пить кофе», - сказал Тимм.

Sperren Sie doch Ihre Augen auf, Sie bockender Strohwisch!

[Remarque]

«Протрите-ка глаза, чучело огородное!»)

Мы можем сказать, что все вышеперечисленные нами примеры в выбранном

нами произведении-источнике выполняют эстетическую функцию, и с этой целью

и были использованы автором.

Таким образом, мы можем сделать следующие выводы.

1. Стилистические кластеры сниженной лексики и фразеологии выполняют

различные функции в языке молодежи. Носитель языка сам бессознательно

определяет функциональную нагрузку употребляемой им в процессе общения

лексемы. Интенция говорящего (пишущего) может быть самой разнообразной: от

дружески-грубофамильярных до явно оскорбительных.

2. Экспрессивно окрашенная лексика и фразеология, наделенная

эмоционально-оценочной коннотацией, характеризуются известной аморфностью

значения, подвижностью его оценочных рамок, вплоть до противоположных

оценок. Такое значение в сильной степени окрашено субъективным отношением

говорящего (пишущего) к окружающей действительности.

3. Только контекст или анализ ситуации речи может помочь в расшифровке

экспрессивной окраски, эмоционально-оценочного содержания высказывания,

экспрессивно окрашенных, оценочных слов этого высказывания.

2.3. Источники пополнения регистра сниженной лексики

В рассмотренных нами в предыдущей части работы примерах представлена

сниженная лексика, различная (изначально) по сфере своего употребления

(студенческий, воровской жаргоны, диалект) и по своему происхождению

(заимствованная лексика, переосмысленные понятия и т.д.). Наиболее полное

представление о любом лексическом регистре невозможно без рассмотрения

источников его пополнения. Регистр сниженной лексики немецкого языка

отличается своей «всеядностью» в отношении используемого лексического

фонда, яркостью создаваемых здесь неологизмов, оригинальным переосмыслением

существующих лексем, но, по мнению большинства современных исследователей,

в современном молодежном сленге намечается тенденция стремления к

«примитивизации языкового материала». Г. Эманн связывает данный процесс с

понижением квалитета молодежной поп-культуры, являющейся одним из основных

факторов влияния на подрастающее поколение. Спустя пятнадцать лет после

таких кумиров, как Штефан Реммлер, Нэна, “Extrabreit” и Фалько, молодежь

получила новых героев “Big Brother-Generation[4]”: Штефанa Раабa,

“Freundeskreis”, “Die Fantastischen Vier”, “Massive Tone”, “Fettes Brot” и

др. Обходясь минимальным количеством слов, они тем не менее выражают

чувства молодежи, что позволяет лингвистам говорить о «прагматически

банальной лексике при положительной валентности (способности

сочетаться/положительно воспринимать) со стороны реципиентов» [Ehmann 2001:

9].

Говоря об общих особенностях молодежного сленга (1.2.2), мы упомянули

о том влиянии, какое оказывает на современный немецкий язык и особенно на

речь молодежи англоязычная ПК продукция и развитие web-коммуникаций. В той

же мере на молодежный язык влияет и популяризация английского языка в

музыкальной культуре (многие немецкие исполнители предпочитают петь на

английском языке).

Jetzt nehme ich die Musik dahinter wahr, das ist Claras

Lieblingsstьck, watch me like a game-show, you’re sick and beautiful,

ich dreh mich zur Bar um [Zeh 2003: 426].

Теперь сквозь эти голоса до меня стала доходить музыка, это была

любимая песня Клары: “Watch me like a game-show, you’re sick and

beautiful”; я повернулся к бару.

При столь активном влиянии иноязычной культуры одним из основных

источников пополнения регистра сниженной лексики остаются заимствования.

Лидирующие позиции здесь занимают заимствования из английского языка:

Joint ‘сигарета (с марихуаной)’,

konnдckten ‘соединять/ся (с помощью электронных средств связи)’,

auf Double-Timer ‘правильно распределив свое время’,

faxen ‘совершать глупости’,

Lessness ‘искусство из малого получать многое’,

Looser ‘ненадежный человек/терятель’,

Mega-Deal ‘большой бизнес и одновременно большая, хорошая вещь’,

Mc-Job ‘непрестижная, низкооплачиваемая работа’,

hi-heissen ‘зваться (об имени, употребляемом при приветствии)’,

Hunk ‘проблемный субьект’,

happyenden ‘хорошо заканчивать/ся’,

Antibabypille ‘противозачаточные средства’,

peaken ‘взобраться на гору (жаргон сноу-бордистов)’,

Handy ‘сотовый телефон’ и т.д.

Почти полностью потеряли свою актуальность итальянский и французский

язык. Практически все лексемы французского и итальянского происхождения,

используемые на сегодняшний день в молодежном сленге, были заимствованы в

конце девятнадцатого – в начале двадцатого века: der Louis ‘сутенер’,

busirieren ‘содомировать’, die Razzia ‘облава’, Bambino ‘детка’ – и

относятся уже к «высокому слогу» внесалонной лексики.

Традиционно активным источником пополнения регистра сниженной

лексики, по мнению Л. Сокола, остается идиш, что объясняется тесной

диффузией германской и гебраистской культур. На заимствованиях из идиш

хотелось бы остановиться подробнее в связи с многочисленностью этой

лексической группы.

Известно, что язык идиш, на котором говорят евреи-ашкенази, во многом

сформировался на основе немецкого и других европейских языков. В немецком

языке (как, впрочем, и в английском, и во французском) некоторые термины

Тапаха вошли в употребление очень рано. Многие были заимствованы через

труды церковных писателей. В большей степени, чем другие западноевропейские

языки, не исключая английского, немецкий язык богат словами и выражениями,

главным образом в части арго, которые вошли речь из языков идиш и Juden-

Deutsch (западного идиш, разговорного языка немецких евреев).

Несмотря на периодическое «очищение» немецкого языка (включая «борьбу

за чистоту немецкой речи», сопутствовавшую этническим чисткам в фашистской

Германии), большое число гебраизмов и идишизмов все еще присутствует в

немецких словарях и другой литературе. Еврейские слова и выражения часто

можно встретить в произведениях немецких классиков, таких, как Гейне,

Шамиссо и др. [Сокол 2003: 1]

Наряду с зафиксированными в словарях лексемами: StuВ ‘бред’, Kaffer

‘дурак’, Schmonzes ‘пустая болтовня’ – встречаются и довольно интересные

случаи словообразования, такие как Schickserl ‘бикса, глупая баба’, где

Schickse, слово еврейского происхождения, приобретает диалектное звучание

благодаря окончанию –rl.

Schickserl, sagt er, geh scheissen. I kenn den Typen [Zeh 2003:

325].

«Баба, - сказал он, - иди на фиг. Я знаю этого типб».

В общем же, употребление многих гебраизмов не ограничивалось и не

ограничивается только еврейскими носителями по причине тесной связи

еврейских общин с криминальными кругами немецкого общества. Сходные

процессы происходили в дореволюционной России, и многие ныне существующие

молодежные сленгизмы имеют криминально-гебраистские корни: пацан (от

еврейского ‘потц’ – половой член).

С заимствованиями из других языков через криминальную и

околокриминальную среду связана новая тенденция в языке современной

немецкой молодежи, а именно появление языка Kanakisch. Слово ‘Kanakе’

полинезийского происхождения и означает «человек». В Германии оно стало

ругательством, применяемым в адрес иностранцев, особенно турецких

эмигрантов, значительно повышающих криминогенную обстановку в ФРГ. Однако

на сегодняшний день немецкие турки второго и третьего поколения не без

гордости сами именуют себя подобным образом. Kanakisch (пестрая смесь

турецкого и немецкого языков) превратился в новый молодежный язык Германии,

он звучит на школьном дворе, по телевидению, в кафе, в кино и литературе.

Немецко-турецкие выражения быстро расширяют сферу своего употребления.

Нередко немецкие родители могут услышать от разгневанного чада подобную

тираду:

“Was guckst – Bin isch Kino, oder was?”

«Чего уставилась? Я тебе что кино или как?!»

Словарь языка Kanakisch состоит примерно из 300 слов. Почти треть этих

слов относится к выражениям, которые связаны с отправлением естественных

потребностей и сексуальной сферой. Вторая треть – к автомобильным маркам,

их моделям и вариантам. Оставшаяся треть – к моделям сотовых телефонов и к

словарному минимуму, необходимому для того, чтобы тебя поняли немцы.

Особой любовью носителей Kanakisch пользуется дательный падеж:

“Alder, dem is dem Problem, weisstu?”

«Старик, это проблема, понимаешь?»

Глагол в вопросительном предложении заканчиваются на –tu или –su:

“Raussu?” вместо “Rauchst du?” – ‘Куришь?’, “Hastu Problem, oder was?” –

‘Проблемы есть, или как?’. На Kanakisch принято обсуждать «по-настоящему

важные вопросы» – женщин, машины и драки:

“Siehssu dem Tuss?”

«Телку видишь?»

“Dem Ampel is grun, aber wenn rot is, fahr isch trotzdem druber,

isch schwцr, Alder!”

«Фонарь зеленый, но если будет красный, все равно поеду, клянусь,

чувак!»

На Kanakisch говорят турки, русские и немцы, для которых ввиду

зачастую негативного отношения их родителей к эмигрантским кругам

использование языка «этих самых» – еще один способ выразить свой протест

миру взрослых.

Вторым по значимости источником пополнения регистра разговорной

лексики в молодежном сленге является словообразование. По мнению В.Д.

Девкина, разговорное словообразование практически не располагает своим

собственным арсеналом средств и сколько бы то ни было значительной

избирательностью словообразовательных типов [Девкин 1994: 16]. Однако

именно «неразборчивость в средствах» (вольное словообразование) , а не

наличие собственных средств являются отличительной чертой народного

словотворчества, его фирменной маркой. Так зачастую заимствованная лексика,

являвшаяся в исходном языке нейтральной и перешедшая в принимающий язык без

переосмысления понятия или с расширением/сужением понятия, приобретает

разговорную окраску ввиду звукового онемечивания или фонологической

германизации (средство, которого литературный язык старается избегать):

Monnis < англ. money ‘деньги’,

Workmдn < англ. workman ‘рабочий’,

worken/wцrken < англ. to work ‘работать’,

konnдckten < англ. to connect ‘соединяться’.

Здесь налицо фонологизация по принципу: «Говори и пиши так, как

слышишь ты сам» [Ehmann 2001: 152]. (Можно смело утверждать, что этот же

принцип заложен и в основу языка Kanakisch: так, например, ассимиляция по

глухости rauchst_du, при которой звук [d] оглушается и становится неслышим

для турецкого уха, приводит к появлению звукоподражательных форм с –su и

–tu, в чем-то копирующих просторечное –ste для вопросительной формы

третьего лица вспомогательных глаголов: haste? < hast du?)

Наряду с онемечиванием заимствованных лексем наблюдается и обратный

процесс, связанный с таким средством словообразования как «словоискажение»

или лексическая мутация:

laschi ‘ленивый, скучный’ < lasch ‘вялый, ленивый’,

alleinsam ‘одинокий’ < allein ‘один’ и einsam ‘одинокий’,

vordergestern ‘(аж) позавчера’ < vorgestern ‘позавчера’ (усиливается

наличием внутри лексемы компонента der – формы дательного падежа

определенного артикля die),

Randalo ‘скандалист(о)’ < randalieren ‘скандальничать’,

radikalo ‘радикальный’ < radikal ‘радикальный’.

При этом заимствованным лексемам в последних двух примерах (Randale,

radikal) «возвращается» их «исконное» романское звучание путем добавления

итальянского аффикса –о. В первом случае (Randalo) для усиления выражения

антисимпатий, во втором (radikalo) – особый анархически-экзотический

элемент усиления значения слова.

Все приведенные выше примеры наряду с лексической мутацией

иллюстрируют и такую словообразовательную возможность как «творческая

словоигра» (kreatives Wortspiel). В большей мере сюда относятся слова,

образованные не по какой-либо словообразовательной модели (с нарушением

семантической сочетаемости или же при транспозиции), а спонтанные

фонологические уподобления (а иногда и ошибки-оговорки), ввиду своей

неожиданной оригинальности закрепившиеся в языке:

labundig ‘живой’ < lebendig ‘живой’,

hoppeldihopp ‘быстро, опа-оп’ < hoppel ‘прыгать, скакать’ и hopp

‘гоп’,

doppeldidoch ‘вдвойне’ < doppel ‘вдвойне’ и doch ‘да,

действительно’.

Во всех трех случаях мы можем говорить о неологизации, которая

позволяет говорящему (изначально – автору) выделиться, показать свою

оригинальность ( der Aspekt der Credibility по Г. Эманну [Ehmann 2001:

11]). Ряд неологизмов в современном молодежном сленге довольно широк:

Halbbomber ‘полоумный’, fluffig ‘приятно мягкий, воздушный’, Heizkeks

‘заводила, зажигала на вечеринке’, alken ‘нажраться, напиться’, Toffel

‘дурак’, Proggi ‘прога, программа’, Poli ‘полиция’.

Если рассматривать лексему alken < Alki ‘алкаш’, то она иллюстрирует

нередкий для молодежного словообразования прием – вербализацию имен

существительных:

festen ‘праздновать’ < Fest ‘праздник’,

mьllen ‘болтать чепуху’ < Mьll ‘мусор/чепуха, хрень’,

zoffen ‘спорить’ < Zoff ‘спор’.

В случаях же с Proggi и Poli речь идет о неологизмах, образованных

путем «экономизации» – сокращением нейтральных лексем Programm и Polizei.

Суффикс –i В.Д. Девкин относит к аффиксам, которые не обладают

исключительной разговорностью и делят свои функции с литературными:

-chen, -lein, -e, -er, -ling, -ei, -erei, -o [Девкин 1994: 16]. Так,

относительно лексемы Proggi Г. Эманн замечает, что негативная коннотация

четко прослеживается лишь в контексте:

Lass mal dein Proggi reparieren, ja! Heute fдhrst du echt’n

astreines Proggi!

«Смени пластинку! Сегодня ты несешь полную чушь!»

Здесь интернет-жаргонизм Proggi ‘прога’ переосмыслен и получает

значение ‘образ мысли/поведения’. В общем, по изменению значения можно

выделить следующие варианты:

1) полное изменение значения (семантическая вариация):

fundamental/fundi ‘супер, класс, клево’, Massage ‘драка,

удар’, Tomate ‘башка, репа’, Melone ‘голова, башка’;

2) расширение значения (семантическая эддиция): fett ‘жирный,

супер, очень хороший’, cool ‘спокойно, расслабленно, очень

хорошо’, schoppen ‘делать покупки, употреблять алкоголь’;

3) сужение значения: Looser ‘ненадежный человек’, Mega-Deal

‘большая, хорошая вещь’,

4) возвращение начального значения (семантический парадокс):

Massage ‘сообщение’, дtzend ‘едкий’, Korkenknaller ‘вялая

шутка, скучное общение’.

Как видно из приведенных нами выше примеров, нередко переосмыслению в

молодежном сленге подвергаются слова, пришедшие из жаргонов. Чаще всего это

Интернет-жаргонизмы: Massage, Proggi, Looser и т.д. Исследователи

компьютерного жаргона подчеркивают, что постоянным пользователям Сети

присуще своеобразное чувство юмора, что отражается в экспрессии бытующих в

Нackerese (язык хакеров) номинаций:

Whois – ‘системная команда’,

Bagbiter – ‘программист, допустивший ошибки’,

Cruftsmanship – ‘непонятное свойство программы’,

Two-Spot – ‘двоеточие’,

Flatworm – ‘подчеркивание’,

user-friendly/freundlich – ‘система с удобными средствами общения’,

Hacker – ‘программист-фанатик’,

kludgy – ‘сделанный наспех’,

hackish – ‘искусный, хакерский’,

Ezine – ‘электронная версия популярного издания (газеты, журнала)’.

Каждый носитель того или иного жаргона неосознанно переносит жаргонную

лексику на ту сферу общения, которая не связанна с «ареалом бытования»

переносимого жаргонизма. Новизна звучания, а, следовательно, и

экспрессивная привлекательность закрепляют слово в молодежном сленге, где

оно может поменять свое значение ввиду употребления носителями, незнакомыми

с начальным значением или же имеющими о нем опосредованное/неверное

представление.

Степенью своей экспрессии выделяются солдатский и криминальный

жаргоны. Всеобщая воинская повинность и процессы криминализации

современного немецкого общества вносят свою лепту в формирование

молодежного сленга, пополняя его словарь милитаризмами и арготизмами:

Kanone (воен. жар.) ‘шишка, начальник’,

einen Marsch machen (воен. жар.) ‘задать кому-либо взбучку’,

j-m den Marsch blasen (воен. жар.) ‘поставить кого-либо на место’,

der alte Marschierer (воен. жар.) ‘вояка, солдафон’,

Knasti (крим. жар.) ‘зек’,

knasten (крим. жар.) ‘упечь, посадить’,

Hefenbruder (крим. жар.) ‘шушера, мелкий преступник’.

Несмотря на ослабевающую роль диалектов встречаются довольно

интересные заимствования из диалектной лексики:

Fickfack/Fickfackerei ‘отговорка/(в качестве брани) проклятье!’ <

средневерхненем. fickfacken ‘показывать фокусы, делать глупости’ при

наличии аллюзии на английское (американское) ‘to fuck’ ;

knuspern ‘спать с мужчиной/женщиной’ < северонем. knuspern ‘грызть,

есть что-либо сладкое’; по мнению Г. Эманна, в сленге, выражает

иронию по отношению к Гансу и Гретте, (“knusper kusper knдuchen”)

которые, вероятно, «искали в лесу не только бабушку» [H. Ehmann

2001: 79].

Таким образом, можно сказать, что основными источниками пополнения

регистра сниженной лексики в молодежном сленге явяляются:

1) заимствования из других языков (преимущественно из англиского);

2) заимствования из жаргонов (криминальный, компьютерый);

3) заимствоания из общелитературного языка с переосмыслением значения;

4) словообразование.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Таким образом, можно сказать, что поставленные перед началом данного

исследования задачи нами достигнуты.

Нельзя не отметить разночтения среди лингвистов-составителей словарей

при попытке дать точное лексикографическое отображение сниженных словарных

единиц, причину которого мы видим в неверном подходе к данному лексическому

материалу, т.е. в попытке «для удобства» дать той или иной лексеме какой-

либо стилистический маркер, в то время как стилистический маркер –

отражение функциональной нагрузки лексемы в конкретной речевой ситуации и

может варьироваться в зависимости от сферы употребления слова и интенции

говорящего. С нашей точки зрения, уместнее говорить о стилистическом

кластере лексемы, т.е. о совокупности стилистических маркеров одной

сниженной лексической единицы, способной выполнять вообще и в языке

молодежи в частности ряд функций:

1) когерентную;

2) дейктическую;

3) номинативную;

4) инвективную;

5) психологическую;

6) идентифицирующую;

7) экспрессивную.

Особо следует выделить эстетическую функцию, так как она проявляется

не в устной речи как таковой, а в литературе (о молодежи) с целью придать

диалогам в тексте живое, разговорное звучание, отличающее «сниженный язык»,

который всегда конкретнее и ярче, чем чопорный и слишком абстрактный

литературный язык, экономичнее и удобнее, выражает субъективные чувства и

создает непринужденную атмосферу общения.

Говоря об источниках пополнения сниженной лексики в молодежном сленге,

мы подчеркиваем возросшую актуальность заимствований из английского языка,

что объясняется языковой модой, культурными стандартами, привносимыми в

Германию из США через поп-идустрию и компьютерную продукцию.

Следует отметить и новую тенденцию – заимствование из турецкого языка,

объясняемую уже тесным взаимодействием собственно немецкой и эмигрантских

(в данном случае турецкой) культур.

Одновременно можно говорить о слабеющей роли диалектной лексики в

языке молодежи, а также о незначительном заимствовании из европейских

языков.

Рассматривая словообразование как источник пополнения регистра

сниженной лексики, мы не находим собственно «сниженных словообразовательных

моделей», так как словообразование разговорной речи делит средства с

литературным языком. Тем не менее, речь может идти о ряде таких

характерных для молодежного языка приемов, как:

1) фонологическая германизация (при заимствовании);

2) лексическая мутация;

3) творческая словоигра;

4) неологизация;

5) вербализация имен существительных;

6) изменение значения слова.

В заключение хотелось бы сказать, что данная работа ни в коей мере не

претендует на полноту ввиду некоторой ограниченности фактического

материала, которым является не живая речь носителей языка, а художественная

литература, а также в связи с многообразием аспектов исследования

сниженной лексики, охватить которые в одной работе не представляется

возможным. Одной из перспектив дальнейшего исследования могла бы стать

проблема перевода сниженной лексики на другой язык.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Антрушина Г.Б. Стилистика современного английского языка, Спб, 2002.

2. Арнольд И.В. Лексикология современного английского языка, М., 1962.

3. Арнольд И.В. Стилистика, М., Наука, 2002.

4. Ахманова О.С. Очерки по общей и русской лексикологии, М., 1957.

5. Борисов В.В. Аббревиация и aкронимия, М., 1972.

6. Валгина Н.С. Активные процессы в современном русском языке, М., Логос,

2001.

7. Встать, суд е…т!// Комсомольская правда. – 30 августа 2001.

8. Галлино Т. Дж. Мат из любви к искусству; источник:

http://www.gramma.ru, 2003.

9. Гез Н.И. Устная речь//Очерки по методике обучения немецкому языку.

(Для педагогических вузов). Под ред. И.В. Рахманова. Учебное пособие, М.,

"Высш. школа", 1974.

10. Гекало С.А. "Denglish" или "Germeng"? (к проблеме языкового отражения

взаимодействия разных культур)//Сопоставительная лингвофольклористика.

Вып.2: Сборник научных статей. - Славянск-на-Кубани: Издательский центр

CГПИ, 2003.

11. Девкин В.Д. Специфика словаря разговорной лексики//Немецко-русский

словарь разговорной лексики, М., Русский язык, 1994.

12. Заботкина В.И. Новая лексика современного английского языка, М., ВШ,

1989.

13. Земская Е.А. Словообразование как деятельность, М., 1992.

14. Книги – Эдуард Лимонов// Ежедневное издание про Украину. –

10.03.2004; источник: http://proua.com

15. Корявцев А., Сафронов В. Неприличными словами не выражаться!!!// За

науку! – Газета Алтайского Государственного университета. - №35 –

16.10.2003; источник: http://www.zn.asu.ru

16. Котова О. Е. Структура и семантика англоязычного компьютерного

жаргона // Научно-практическая телеконференция “Антропологический подход

к исследованию социума: лингвистические, социолингвистические,

культурологические аспекты”, 2001.

17. Крысин Л. П. Эвфемизмы в современной русской речи, М., 1989.

18. Кузнецова С.А. БТС русского языка, Спб., Норинт, 2000.

19. Лейн К., Мальцева Д.Г. и др. Большой немецко-русский словарь. – 6-е

изд., стереотип, М., Рус. яз., 1999.

20. Михайлов Г. Непечатное слово, М., 2004.

21. Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое; Веселая наука; Злая

мудрость: Сборник / Пер. с нем.; ООО “Попурри”, 1997.

22. Новый словарь хакера: Пер. с англ./Под редакцией Э.С.Рэймонда, М.,

ЦентрКом, 1996.

23. Онлайновый словарь компьютерного сленга; источник: www.slovari.net,

2004.

24. Панов Е.Н. Знаки, символы, языки, М., Знание, 1983.

25. Попов Р.Н., Валькова Д.П., Маловицкий Л.Я., Федоров А.К. Современный

русский язык. Учебное пособие для студентов для студентов пед. ин-тов по

спец. №2121 «Педагогика и методика начального обучения». М., Просвещение,

1978.

26. Ребрина С.А. Причины формирования компьютерного жаргона; источник:

www.inf.vspu.ac.ru, 2004.

27. Скребнев Ю.М. Основы стилистики английского языка. М., 2000.

28. Сокол Л. Еврейские слова в немецком языке; источник: www.jewish.ru,

2003.

29. Хроленко А.Т. Лингвокультуроведение: Пособие к спецкурсу по проблеме

«Язык и культура». – Курск: изд-во ГУИПП «Курск», 2000.

30. Экспресс опрос: Как вы относитесь к мату?// Новосибирская областная

газета. – 04.07.2003; источник: http://www.sovsibir.ru

31. Электронный словарь “Pocket Oxford Dictionary March”, 1994.

32. Ярмащевич М.Я. Аббревиация как источник сленговых неологизмов, СГАУ,

1997.

33. Ярцева В.Н. БЭС, М., Языкознание, 1998.

34. Galperin I.R. Stylistics, M., 1992.

35. Hermann Ehmann. Ein paar Facts voraus// Voll konkret. Das neuste

Lexikon der Jugendsprache. – Orig. - Ausg. - Mьnchen: Beck, 2001.

36. “Is voll krass eh?” – Neue Trends in der Jugendsprache// Der Weg. Die

Zeitschrift fьr Deutschlernende, № 40 (Februar - April 2003).

37. Kцlner Schimpfwцrterbuch, zusammengestellt von Jupp Fдrver, Kцln,

1988.

38. Reinhold Aman. Psychologisch – sprachliche Einfurung in das

Schimpfen// Bayrisch-цstereichiches Schimpfwцrterbuch, Mьnchen, 1982.

39. Rudolf Hoberg: Sprechen wir bald alle Denglisch oder Germeng?; in:

Die deutsche Sprache zur Jahrtausendwende. Sprachkultur oder

Sprachverfall?; hg.v. Karin M. Eichhoff - Cyzus und Rudolf Hoberg;

Dudenverlag, Mannheim - Leipzig - Wien - Zьrich, 2000.

40. Ruoff A. Hдufigkeitswцrterbuch gesprochener Sprache, Niemeyer,

Tьringen, 1981.

41. Schippan, T. Lexikologie der deutschen Gegenwartssprache. – Tьbingen:

Niemeyer, 1992.

42. Theodor Constantin. Das neue Berliner Schimpfwцrterbuch, Berlin,

1986.

43. V.D. Devkin. Der russische Tabuwortschatz, Berlin, Mьnchen, Leipzig;

1996.

Художественная литература:

44. E.M. Remarque. Drei Kameraden// Учебное пособие по немецкому языку. –

Автор составитель Зиброва Г.Г. – М.: “НВИ” - “Тезаурус”, 1999.

45. Juli Zeh. Adler und Engel , Genehmigte Taschenbuchausgabe, GmbH,

Frankfurt am Mein, 2001.

46. W.Borchert. Vielleicht hat sie ein rosa Hemd// Junge deutsche

Literatur, Goethe-Institut, Klett Edition Deutsch, GmbH, Mьnchen, 1989.

-----------------------

[1] - Примеры нами не найдены; по всей видимости, авторы не приводят

бранную лексику из этических соображений.

[2] - Wцrterbuch der deutschen Gegenwartssprache./ Hrsg. von R. Klappenbach

u. W. Steinlitz. 6 Bd. Berlin, 1976.

[3] - Duden, das GroBe Wцrterbuch der deutschen Sprache: In 6. Bd./Hrsg.

unter Leitung von G. Drosdowski. Mannheim, 1997.

[4] - англ.: поколения «старших братьев».

Страницы: 1, 2