Рефераты

Вперёд, к Платону! Все пороки антисубстанциализма

Используя родовую диалектическую логику как метод, Гегель пытался воспроизвести видовую диалектику, но адекватно это у него не получилось по следующим причинам.

1. Его метод пришёл в противоречие с системой его же построений, в которых абсолютная идея (носитель монизма, монада) порождает иерархию (плюрализм) мира: природу, субъективный, объективный и абсолютный дух. Применяя идею снятия по отношению к иерархическим ступеням природы, он вынужден затушевать возникший алогизм, по аристотелевски вводя между ступенями природы принцип радикальной антиредукции - у каждой ступени своя сущность [66, c. 505]. По существу он, конечно, прав, когда опирается на принцип радикальной антиредукции, но отсутствие достаточного знания биологии его подводит и он заявляет, что «человек не развился из животного, как и животное не развилось из растения; каждое существо есть сразу и целиком то, что оно есть» [66, c. 373]. Да, субстанция всегда есть целиком то, что она есть, но само представление об иерархической системе не позволяет Гегелю радикально отмежеваться от дуализма и плюрализма.

2. В платоновском методе эмпирические данные служили для «пробуждения» интуиции и отбрасывались как только возникало понимание того, что в действительности за ними стоит. Гегель это понимает, и даже повторяет Платона: мы должны изучить эмпирические явления, но «это, однако, не означает ссылки на опыт», ибо мы «отходим от явлений природы, оставляем их в неприкосновенности и ориентируемся по ним» и когда в сознании «исчезает природность, единичность и непосредственность вещей», получаем определения всеобщности [66, с. 15], тогда уже можно «не класть в основание опыт, как последнее подтверждение» [66, с. 20]. Но это в теории, а на практике его метод зачастую предстаёт в ущербном виде, как диктат родовой диалектики. Сам диктат воспроизводит один из элементов диалектического метода - движение мысли от родовой диалектики к видовой, но без второго элемента, без рефлексии от видовой диалектики к родовой (отбор понятий на принадлежность их к конкретной всеобщности на фоне постоянной рефлексии видовой и родовой диалектик [207, c. 29 - 34]), такое движение превращается в карикатуру, ибо деформирует и представляет в извращённом виде эмпирический материал. Особенно ярко это проявляется в «Философии природы», вызывающей наибольшие нарекания и даже насмешки критиков. Как это ни парадоксально, но установив вслед за Платоном, что эмпирия это та область, куда диалектика не вмешивается, Гегель направился именно туда. Диалектика выступила в виде регулятивной функции. Это самое худшее из того, что было перенято у Гегеля марксистскими философами.

С тем критерием всеобщности, с которым Гегель подходит к анализу механических, физических, химических и биологических процессов, можно, конечно, многое подвергать отбору (критиковать, отрицать, отбрасывать), однако неправомерно при этом оперировать эмпирическими фактами, организовывать и систематизировать их, опираясь на родовые диалектические законы и категории, описывая некую реальность Гегель использует категории тотальность, снятие, сущность и т.п., а это уже неправомерное вмешательство, диктат логики, демонстрация законов диалектики на эмпирическом материале. Иногда он по кантовски даже признаёт, что разум «регулятивен для чувственного многообразия» [71, c. 480]. И в то же время приходит к выводу, что законам диалектической логики эмпириически данная природа не подчиняется или подчиняется очень ограниченно. Соответственно, нет и видовой диалектики. В рефлексии между эмпирическим описанием и родовой диалектикой ей не нашлось места [65, c. 96 - 98]. Хотя нужно заметить, что одновременно Гегель приложил немало усилий для объяснения перехода от эмпирии к диалектике [65, с. 171], в котором он подчёркивал скачок (радикально антиредукционный разрыв) между этими областями [65, с. 96 - 98]. Гегель по сократовски предпринимает поиск в эмпирическом материале интуитивно-диалектических видовых форм, обнаруживая всеобщее и тотальное механическое, физическое, химическое и т.п. Так, например, он утверждает, что мы «должны определённо требовать для механизма права и значения всеобщей логической категории» [65, c. 386]. Насколько данная конкретика правомерна - это другой вопрос, но сама интенция вдохновляет.

Множественность умозаключений создаёт иллюзию последовательного развития системы. Это дало повод марксистам утверждать, что логическое у Гегеля противоречит онтологическому, ведь атрибуты у реальности, или у субстанции, не могут возникать последовательно [159, т. 12, c. 727]. Метод восхождения от абстрактного к конкретному есть «лишь способ, при помощи которого мышление усваивает себе конкретное, воспроизводит его как духовно конкретное» [159, т. 46, ч. 1, с. 37 - 38]. Но ни у Платона, ни у Гегеля, ни в любой действительно диалектической концепции логика в онтологическом плане и не отражает последовательности умозаключений в силу своего вневременного характера. Умозаключения, как элементы тотальности, имеют характер «слитного единства». Диалектически понятая тотальность, строго говоря, состоит не из частей, а из моментов. Это своеобразные части, каждая из которых совпадает с тотальностью и по своей всеобщности, и по своей «одномоментности» (именно поэтому Платон и называл идеи монадами [«Филеб», 15a - b] - идея и мир идей совпадают). Моменты наличествуют в тотальности не в своей последовательности, а в их одновременности.

Ещё элеаты обратили внимание на особенность вечности бытия. «Не было в прошлом оно, не будет, но всё - в настоящем» [101, c. 121]. Этот субстанциальный момент по сути и не является временем, которое, согласно диалектическому объяснению, имеет чувственное происхождение. Но ещё у софистов (например, Антифона) время - продукт мысли. Поэтому Платон чётко говорит о том, что вечность бытия не причастна никакому времени [101, c. 192], а Гегель повторяет, что она существует «ни до сотворения мира, ни после его гибели , а … есть “теперь” без “до” и “после”» [66, c. 27]. «Время подобно пространству есть чистая форма чувственности, или созерцания …» [66, c. 52]. Тут мы сталкиваемся с неметафизическим (лишённым чувственной основы) пониманием категорий. Вечность (безвременность) заложена в causa sui, в самодвижении противоположностей, где нет ни причины начала, ни причины конца, а только причина этой вечности (временной феномен «развития по спирали» имеет несубстанциальные причины, на что мы обращали внимание в прежних работах [208, c. 27 - 29]). Выражая тотальность в понятии, мы имеем «слитное единство», имеем все его моменты одновременно в снятом виде. Гегель конкретизировал это обстоятельство в своей логике в понятии «снятие» и распространении его не только на пару полярных категорий, но и на всю тотальность умозаключений. Круг в понятии (а равно и способ восхождения от абстрактного к конкретному) - это способ вербально выразить интуитивно данный закон субстанции - её безвременность.

Платон, отмежевавшись от телесного мира, пришёл практически к полному совпадению диалектики (как логики и метода) с теорией познания и онтологией [101, c. 182]. И Гегель пришёл к тем же выводам. Поэтому основные структуры (способы функционирования) диалектической логики у Платона и Гегеля фактически совпадают. И совпадают не только потому, что Гегель пытался повторить и конкретизировать учение Платона, но и потому, что логика монизма, логика последовательного мышления всегда приводит к одному и тому же результату. Это главный аргумент против современной идеи исторических типов рациональности, типов, которые в большинстве своём к разумному мышлению имеют весьма отдалённое отношение.

Глава IV. МАТЕРИЯ И ПЛЮРАЛИСТИЧЕСКИЙ МОНИЗМ

§ 1. Сверхчувственная материя

Обычно полагают, что мир разделён на дух и вещественно-телесное, но это положение алогично и алогично потому, что это эмпирическая теория (или мнение), для которой алогичность в порядке вещей. Между ними нет ничего общего, объединяющего их, и потому вопреки результатам наблюдений (эмпирическим фактам) логика доказывает, что они не существуют друг для друга. А чтобы их объединить, необходимо чудо. Но в том то и дело, что это чудо - явление опять-таки идеального порядка и потому дуализм телесного и духовного не снимается. А мы, чтобы не противоречить себе, должны быть либо по одну сторону дуализма, либо по другую, ибо одна из сторон для нас не существует.

Афинский неоплатонизм хотел построить теорию мифа, а миф (как замечает А.Ф. Лосев в «Истории античной эстетики» Т. VII) есть субстанциальное тождество идеального (эфирного нематериального тела) и материального. «Нейтральные элементы» мира Э. Маха, «чувственные данные» неореалистов, сенсибилии Б. Рассела - всё это попытки преодоления глобального дуализма. Стивен Прист попытки преодоления крайностей идеализма и вещественно-телесного материализма начинает рассматривать со Спинозы. [198]. Его субстанция весьма своеобразна - она наделена мышлением и ей присуща эмпирически фиксируемая протяжённость. Похоже у Рассела: вселенная в своей конечной основе состоит из событий, которые можно описать либо как ментальные, либо как физические. И Спиноза, и Рассел отвергают материализм, идеализм и дуализм. В их теориях имеется нечто общее, а именно то, что сознание и материя рассматриваются как два аспекта какой-то более фундаментальной, лежащей в основе вещей реальности. Рассел называет свою позицию «нейтральным монизмом», позицию Спинозы можно назвать так же.

Большинству исследователей идея тождества материального и идеального кажется сомнительной, поэтому и то, и другое учение изощряется в попытках обоснования монистичности своих концепций. Так, у Платона вещи в меньшей степени реальны, чем идеи, а то и вовсе рассматриваются как иллюзорные «тени идей». А.Ф. Лосев вообще приходит к выводу, что вещественно-телесная материя у Платона является функцией идеи [146, c. 47]. В идеал-реализме Н. Лосского и С. Франка, в софиологии мир, как у неоплатоников, имеет идеальные основы, которые носят универсальный характер. У Лейбница материя - это внешняя сторона идеальных монад, побочный продукт их рефлексии. Лейбницианец Л.М. Лопатин несколько упростил ситуацию: материя - это способ действия духовных тел друг на друга [144, c. 377]. Поздний Шеллинг говорит про абстрактность материи, как духа, созерцаемого в равновесии своих деятельностей, материя - «угасший дух». У Гегеля материя как вещественно-телесное тоже есть инобытие духа и не обладает самостоятельным существованием. У Шопенгауэра материя есть лишь модификация нашего познания, или представление [255, с. 1288]. По Бергсону материя - низшая ступень духовности, продукт ослабления творческой силы духа. Прагматист Пирс, придавая положениям Шеллинга субъективно-идеалистический смысл, утверждал, что материя - это деградировавшие или неразвитые формы психических событий [161, c. 457]. У прагматиста У. Джеймса первовещество или мировая материя есть «чистый опыт» [136, c. 222].

Конечно, материальное бытиё всеми видами панпсихизма в конечном счёте сводится к «образам» (на что неоднократно указывали критики), но не стоит упрощать ситуацию. С точки зрения субстанциальности, реальность представлена определёнными полярными силами (это особые, сверхчувственные силы - то, что руками не пощупаешь и приборами не обнаружишь) и различные моменты (особенности) взаимодействия этих сил (что-то вроде ослабленного или угасшего духа) вполне можно было бы интерпретировать как некое «отвердение» полярных сил, или материю. Однако уж слишком яркая возникает противоположность между духом и его «угасающими» состояниями, приобретающими не только вещественно-телесное проявление, но и большое качественное разнообразие в виде различных уровней иерархии природы. И едва заходит речь о целостности последних, как приходится говорить и о их субстанциальности и не только материалистам.

Позиции вещественно-телесного материализма не менее уязвимы и противоречивы. Л.М. Лопатин считает даже, что в решении проблемы сознания материализм является одной из самых беспомощных систем [144, c. 372]. Вещественно-телесный материализм едва ли не с самого своего возникновения относился к душе как к эпифеномену, функциональному свойству материи, таков например, марксистский диалектический материализм, «научный» материализм и т.п. В итоге это выделилось в отдельное направление - функционализм, теорию, согласно которой находиться в ментальном состоянии значит находиться в функциональном состоянии. Функциональное состояние - это состояние, которое можно индивидуализировать или выделить благодаря его каузальным отношениям; поэтому ментальное состояние обусловливается конкретной разновидностью причины, скажем, сенсорными данными на входе, и имеет конкретную разновидность следствия, скажем, некоторое поведение на выходе. В конечном итоге функционализм представляет собой некоторую схему: вход - чёрный ящик - выход. Что представляет собой этот «чёрный ящик», функционалистов не волнует, главное - он позволят обойти обсуждение проблемы сознания и тела.

У древнегреческих наивных материалистов представление о душе как о тончайшем веществе (Анаксимен, Гераклит, Демокрит) сочеталось с идеями её функциональности: ощущения и мысль суть изменения состояний тела (Левкипп, Демокрит). Сам Аристотель проявлял колебания между функциональным и субстанциальным пониманием души [28, c. 45]. Редукционное объяснение души, пытающееся свести духовное к вещественно-телесному или функции последнего (превращение сознания в эпифеномен, бесполезный придаток к физиологическому), пережило настоящий ренессанс у материалистов XVIII века, имело поддержку в XIX веке в лице вульгарных материалистов (К. Фохт, Я. Молешотт, Л. Бюхнер), а в ХХ веке было поднято на щит сторонниками «научного материализма» в «теории тождества» ментального и физического (Г. Фейгл, Дж. Смарт, Д. Амстронг, Р. Рорти и др.). В связи с повышенным вниманием к категории «функция» в этом веке появилось «чисто» функциональное направление материализма. Так, «функциональный материализм» (Х. Патнэм, Дж. Фодор, Д. Льюис, А. Данто и др.) рассматривает психику как функцию тела (определённые состояния мозга), то есть вещественно-телесного образования. Х. Патнэм подчёркивает, что функциональные отношения и свойства нередуцируемы к физическим отношениям и свойствам. «Функциональная организация системы в принципе логически отличается как от описания в плане её физико-химического состава, так и от описания в плане её актуального и потенциального поведения» [цит. по: 84, с. 11]. Но отличная от движения функция вообще превращается в ничто (нет самоактивности, нет ни духовного, ни физического материала), поэтому в 90-х годах Патнэм сам отказался от своих взглядов как не отражающих качественной специфики ментального.

Холистический, или эмерджентистский материализм (Дж. Марголис, Н. Свартц, М. Бунге и др.) относит вещественно-телесное и психическое к разным иерархическим уровням: первое - к низшему уровню элементов, а второе - к высшему уровню эмерджентных, то есть неаддитивных, свойств высокоразвитой системы. Причём, апелляция к философии получилась весьма неудовлетворительной, ибо совершенно неверно прибегают в этом случае к аналогии отношения частей и целого. Диалектика частей и целого (моментов тотальности) исходит из тождества противоположностей и не делит целое и части на уровни. “Эмерджент” - лишь красивое слово: у Марголиса «всё существующее материально по своей природе, оно является либо материей, либо композицией из одной только материи» [160, с. 37]. И хотя утверждается, что эмерджент не может быть дедуцирован из законов физики и химии, трактовка психики как эмерджентной реальности есть фикция, самообман [245, с. 68]. В сущности те же самые взгляды на эмерджент и у М. Бунге. Как бы ни изощрялся материалистический функционализм (вводя, например, опосредствующие звенья в виде теории функциональных систем [262, с. 10 - 11]), он всё равно остаётся механистическим материализмом, имеющим психическое как эпифеномен.

Материалисты марксистской направленности довольно часто пытались псевдомонистически объединить духовное и телесное, отталкиваясь от принципа тождества противоположностей (в объединении психического и физического им следовали советские психологи [219; 220]), объявив, что в психофизиологии диалектически «снимается» проблема духовного и телесного [219, с. 6]. Отрицали психофизиологическую проблему и сторонники деятельностного подхода: А.Н. Леонтьев, В.В. Давыдов, В.П. Зинченко, Ф.Т. Михайлов и др. А начиная с разработок Э.В. Ильенкова, эту псевдодиалектику подкорректировали и стали рассматривать в более абстрактном виде как соотношение материального и идеального на всех уровнях реальности (особенно после работ М. Лифшица). Произошла эволюция, сильно сблизившая это направление марксистской философии с объективным идеализмом (ильенковская школа). Оно прямо объявило психофизиологическую проблему псевдопроблемой [см.: 84, с. 7]. Между тем в философии эмпиризма с идеальностью сознания возникает немало проблем, его нередко приходится гипостазировать и не случайно в психофизиологии возникла идея обозначить психическое как орган (А.А. Ухтомский, А.Н. Леонтьев и др.).

И материализм, и идеализм в разрешении дуализма духа и материи апеллируют к основному вопросу философии, выясняя, что первично дух или материя? И соответственно, приходят к выводу, что если первична материя, то дух это только новое свойство или новая функция материи, а если первичен дух, то материя - это функция последнего. При этом исходят из того, что проблематика основного вопроса была поставлена и исследована уже Платоном [156, c. 54]. Однако в диалоге «Софист» [246a - b], на который обычно ссылаются, основной упор делается вовсе не на разделение по линии идеальное - вещественно-телесное, а по линии чувственно воспринимаемое (вещественно-телесное) и сверхчувственное. А это не совсем одно и то же. Конечно, сверхчувственное бестелесное «обнаруживается лишь с помощью объяснения» [«Политик», 286], но, как известно, сверхчувственное у Платона - это не только идеи, но и материя (интеллигибельная материя и первоматерия - вечное, бесконечное, беспредельное). Сверхчувственную материю выделяли и до Платона и после него. Так, у Гегеля были по этому поводу определённые мысли [65, c. 292, 294], он говорил о «чистой материи», которая лишена определённостей, совершенно абстрактна и пассивна [61, c. 78 - 79].

Мыслям Платона о сверхчувственном мире «было суждено сделаться жизненным принципом будущих веков». Но Платон говорил об эйдосе (идее) - качественно совершенно иной, чем вербальное понятие. Эйдосы, или идеи, субстанции души есть особая материя (интеллигибельная) - это бессознательные элементы души, которые только в процессе интуитивного понимания их и дискурсии находят отражение в логике понятий. У Платона в «Федре», область (гиперурания - занебесная область), которую занимают эйдосы мировой души, сверхчувственная, без очертаний, внепространственная сущность или бытие [192, с. 156]. Аристотель тоже поднимает проблемы эйдоса «самого-по-себе живого существа» в его отношении ко всем отдельным живым существам [Метафизика VII 14 1039a 25 - 1039b 15]. А.Ф. Лосев писал о понимании Флоренским эйдосов Платона: «Платоновская идея - выразительна, она имеет определённый живой лик» [145, с. 680]. Живое существо - это наиболее наглядное проявление идеи. И всё-таки Гегеля поняли так, что идея это и есть понятие сродни вербальному, порождённому в сфере сознания (идеальное у Гегеля так и интерпретируется). В конечном итоге идея сверхчувственной материи осталась невостребованной. Имело, правда, место энергетическое учение о материи Маха и Оствальда [см.: 150, c. 35 - 36], но и оно не совсем сверхчувственное и, как позже выяснилось, касалось формы превращения веществ. Очень чёткую позицию в отношении вещественно-телесной материи сформулировал Л.М. Лопатин, уверенный, что невозможно из так понимаемой материи вывести духовное: «Или материя вовсе не то, что о ней думают материалисты, или никакой психики в мире не должно быть совсем» [144, c. 372]. То, что материя - это вовсе не то, что о ней думают, выяснили сами материалисты на фоне кризиса марксистской философии в России. Самыми ярыми сторонниками марксистского диалектического материализма поднимается сегодня вопрос о неверном определении категории «материя», а классики марксизма обвиняются в сенсуализме и эмпиризме [186, c. 18 - 19].

Сверхчувственная материя - это материя не данная в опыте, не воспринимаемая органами чувств и приборами. Это умопостигаемая материя, противопоставляемая чувственному эмпирическому миру по своему способу существования (вневременная, внепространственная, неизменная, неделимая и т.п.), но тем не менее являющаяся его основанием и источником существования, то есть субстанцией. В истории философии роль субстанции отводилась то материальным, то идеальным силам, но идея сверхчувственной реальности всегда интуитивно двигала философскую мысль вперёд.

Мировой эфир в античной философии, который понимался как субстанциальная тончайшая всепроникающая материя («квинтэссенция») был близок по своим свойствам сверхчувственной материи. Однако первое философски осознанное и обоснованное недоверие к чувственному миру эмпирии высказал Парменид. Своё материальное бытиё по свойствам он приравнивал мышлению: «мыслить и быть одно и то же» [B 6, 8 9]. Представление о материи в учении Платона и Аристотеля во многом сходно. Платоновская «чистая» материя полностью бесформенна [«Тимей» 50a - 51b], то есть лишена всяких свойств (сверхчувственна), она умопостигаема, как и у Аристотеля. Над этой первичной сверхчувственной и бесформенной материей надстраиваются все основные типы чувственно воспринимаемой материи. Однако у Платона есть представление о материи, которая находится в недрах самого ума, где имеется свой собственный умственный материал, так или иначе умственно построенный. Именно о нём, как отмечает А.Ф. Лосев [147, с. 767], говорят страницы из «Парменида» [155e - 157b]. Следует заметить, что Аристотель создал учение и о сверхчувственной субстанции, и о сверхчувственной материи [148, с. 61 - 75]. Стоические же тексты, по А.Ф. Лосеву, являются сплошным аристотелизмом. В пантеистической онтологии стоиков Логос и бескачественный (а соответственно, и сверхчувственный) телесный субстрат мыслятся нераздельными, составляя единую мировую субстанцию. Первичная материя у них бесконечна, вневременна (вечна) и бескачественна (бескачественное это своего рода нечувственное, или сверхчувственное, ибо органы чувств всегда ориентированы на какие-то свойства, качества; нет свойств у объекта и не существует он для чувственной практики).

Неоплатоники противопоставляли чувственно воспринимаемой материи материю сверхчувственную, имеющуюся в самом Уме. Это так называемая интеллигибельная («умная») материя, тождественная с самими идеями [Аристотель. Метафизика. VII 10.11]. Но материя же, например, у Плотина, неопределённый бескачественный субстрат, «восприемница» вечных идей - форм (эйдосов). В средние века трактовка субстанции опирается в основном на аристотелевскую и отчасти на неоплатоническую традицию. Платонизирующие философы XVI - XVII вв. рассматривали материю как одно из двух извечных, параллельно существующих начал. Для Дж. Бруно все субстанции восходят к двум субстанциальным принципам формальному (мировая душа) и материальному, который Бруно, опираясь на платоновского «Тимея», называет вместилищем форм. Материя, по Бруно, едина, познаётся лишь разумом (то есть сверхчувственна) и существует одновременно и актуально, и потенциально. Будучи абсолютной, вечной, единой и неотличимой от действительности возможностью, материя у Бруно получает первенство перед формами, постоянно сменяющими друг друга в материи. Содержащая в себе формы, материя есть природа - прообраз и верховная сила Вселенной. По Декарту, всё сущее принадлежит к одной из двух несовместимых субстанций: мыслящей (res cogitans) или протяжённой (res extensa). Вторая и есть материя, сущность которой Декарт сводит к трёхмерному протяженю. Все чувственно воспринимаемые свойства вещества, как твёрдость, вес, цвет суть лишь случайные свойства (акциденции) материи. Будучи пассивной протяжённой субстанцией материя делима до бесконечности, заполняет всё пространство и остаётся повсюду тождественной себе. Субстанция Спинозы с её атрибутами (мышление и протяжение) по сути своей сверхчувственна - уже в силу дуализма атрибутов она «отрешена» от них и выступает как нечто среднее, неопределённое. Модусы же атрибутов есть уже модификация этих атрибутов, а не субстанции, как таковой.

Дальнейшая история развития представлений о сверхчувственной материи (субстанции) связана с представлением о ней как особой силе. Сверхчувственная сила в отличие от чувственно воспринимаемой есть особая, абсолютно самостоятельная, в себе самодвижущая сущность. Эмпирическое проявление её в виде отношения, взаимодействия между вещественно-телесными образованиями есть неистинное (невсеобщее, случайное и т.п.) проявление этой силы. Особенность субстанциальной силы состоит ещё в том, что она качественно видоспецифична и в ней при определённом её состоянии могут возникнуть новые (в себе качественно новые) субстанциальные силы, которые на неё никак не влияют и вообще не существуют для неё, или существуют, как несущественные изменения её самой (несущественные изменения её собственного качества).

Уже у Лейбница и Канта материя оказывается полностью сводимой к проявлениям силы. Правда она ещё зависима от пространства и времени, то есть первичных форм чувственности. Представления о субстанциальных силах прошли у Лейбница определённую эволюцию - от свойства субстанции до её сущности [217; 218]. Субстанция у него есть определённая сила: всякий дух есть сила, а всякая сила есть субстанция; сколько сил, столько существует и субстанций (многокачественность). Природа субстанциальных форм состоит в силе [133, с. 273.]. «Сила содержит в себе некую действенность», «эта способность действовать присуща всякой субстанции, и из неё всегда порождается какое-то движение» [133, с. 246]. Понятие силы - это «истинное понятие субстанции» [133, с. 245]. Субстанциальные силы не могут быть следствием отношения телесных форм, «а отсюда вытекает нечто аналогичное сознанию и стремлению, и, следовательно, их нужно понимать наподобие того, как мы представляем себе души» [133, с. 272 - 273]. Специфику действия самостоятельных «живых сил» Кант видит в том, что «… тело приобретает свою силу не от внешней причины, которая привела его в движение. После внешнего побуждения эта сила возникает из природной силы самого тела» [105, с. 80]. Не случайно он говорит о «сверхчувственной невидимой материи». Материи присущи силы отталкивания и притяжения, правда, только силу притяжения («от которой зависит сама возможность материи как таковой») он называет сверхчувственной. Фр. Шеллинг в ранних работах развивает кантовское учение о силах отталкивания и притяжения как двух принципах реальности, или формах материи. Позже у Шеллинга появляется синтетическая сила - сила тяжести, как конструирующий материю момент (естественно, не свободный от кантовского эмпиризма). Сила тяжести, или материя, - это проявление спящего Духа; материя - есть дух, рассматриваемый в равновесии своей деятельности. Реальность, бытие - это не дух материи, ибо оба они - два состояния одного бытия: материя сама есть угасший дух, или наоборот: дух есть материя в становлении.

У Гегеля, которого всегда представляют как абсолютного идеалиста, между тем с идеализмом не очень-то всё хорошо вяжется. Он часто говорит о диалектике формы и материи [см. напр.: 65, с. 292, 294]. Этой диалектике посвящён целый раздел [61, С. 78 - 83]. Не надо обольщаться тем, что он иногда называет эту материю абстрактной, - у него это сама сверхчувственная субстанция. Форма и материя в своей рефлексии являются моментом в развёртывании логики, а момент в ней - явление всеобщее. По всем законам диалектической логики (и гегелевской особенно) любой момент её является и абсолютным (абсолютом). Хочет Гегель того или нет, но субстанция в его логике выступает в качестве сверхчувственной материи! А если учесть такое важное обстоятельство, что понятие и идея это не одно и то же (эйдос и у Платона не является понятием сознания!), то абсолютный идеализм Гегеля оборачивается абсолютным материализмом сверхчувственной материи.

Сверхчувственная материя есть сила. О связи материи (субстанции) с силой Гегель говорит, что полярные «самостоятельно установленные [материи] переходят непосредственно в свое единство, а их единство непосредственно переходит в развертывание, и это последнее в свою очередь -- назад, в сведение. Но это движение и есть то, что называется силой». Это «сила в собственном смысле» [72, Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. - М., 2000. - С. 73 - 74]. Силы не было бы, если бы она не существовала таким противоположным образом. Силы две - одна возбуждающая, другая возбуждаемая, затем наоборот. Игра обеих сил состоит, таким образом, в том, что они определены противоположным образом и существуют в этом определении друг для друга [72, с. 76]. Каждая из полярностей субстанции есть вся субстанция, которая содержит в себе противоположное. Взаимный переход противоположностей порождает силу и вечное самодвижение. «Из этого видно, что понятие силы благодаря удвоению в две силы становится действительным, и видно, как оно становится таковым». В логике они превращаются ... в средний термин и в точку их соприкосновения; то, что они суть, они суть только в этом среднем термине и в этом соприкосновении» [72, с. 77 ].

«Истина силы остается, следовательно, только мыслью о ней; моменты ее действительности вместе с ее движением, будучи лишены опоры, сваливаются в некоторое неразличимое единство» [72, с. 77 ], в силу в качестве субстанции. Сверхчувственный мир стал подлинной сущностью вещей. Средний термин есть развитое бытие [72, с. 77 ]. Есть первое «явление разума» [72, с. 79]. «Сила, чтобы быть тем, что она есть поистине, должна быть полностью освобождена от мысли и установлена как субстанция этих различий, -- это значит, во-первых, она должна быть установлена как вся эта сила, остающаяся по существу в себе и для себя, и, во-вторых, должны быть установлены ее различия как субстанциальные или как для себя устойчиво существующие моменты».[72, C. 74]. Но субстанция полностью освобождённая от мысли есть уже не понятие рассудка, а бессознательная идея, то есть материя субстанции. Гегель говорит о движении полярностей как движении сверхчувственной материи. Сам Гегель и не замечает следствий своих рассуждений: понятие не равно идее, его субстанциональное понятие есть синоним идеи и только. Следует помнить ещё, что сверхчувственный мир у Гегеля есть покоящееся царство законов. А закон, в свою очередь, выступает в качестве понятия силы, а взаимодействие сил и порождает неизменное изменение, движение по кругу.

Таким образом, идея сверхчувственной материи ровесница самой философии. И более того, сегодня она становится современна как никогда. Практика, особенно в области космической физики и микромира постоянно ощущает ограниченность эмпирических средств и представлений и всё чаще и чаще, чтобы «свести концы с концами» в несостыкующихся эмпирических фактах, подталкивает к созданию фантастических эмпирических теорий. Крайняя формализация этих теорий, созданная средствами неклассических логик приводит к отрыву их не только от эмпирических же фактов, но и вообще от здравого смысла [16; 17; 18; 19]. В философии естествознания последнего времени понятие материи размывается и постепенно исчезает - материя утрачивает одну за другой свои определённые характеристики становясь бескачественным носителем атрибутов (прежде всего пространства и времени). В то же время пространство, или пространственно-временной континуум, утрачивает онтологическое отличие от материи. И то, и другое рассматриваются теперь как различные аспекты той же реальности и, в конечном счёте, отождествляются. В современной физике не сохранилось ни одного из классических определений материи. Философия, как и физика, предпочитает обходить это ставшее неопределённым и тёмным понятие, заменяя его другим - пространство-время, хаос, система и др. Эта эмпирическая направленность философии есть проявление её кризиса, отказ от тех разумных устремлений, которые были свойственны ещё древнегреческой диалектике.

Между материей сверхчувственной и чувственно (а равно и приборами) воспринимаемой имеется определённое взаимоотношение. Самодвижение любой формы материи как сверхчувственной не воздействует на органы чувств, но некоторые локальные (а также частные или случайные - по Гегелю, «во всём конечном есть элемент случайного») несущественные изменения материи, в которых усилена или снижена (то есть изменена) по сравнению с нормой обычная для неё полярность частей, небезразличны для восприятия. Но именно к этим локальным проявлениям материи и происходила сенсорная адаптация живых организмов, начиная от самых примитивных и кончая человеком.

Иерархия природы строится в форме пирамид (это было очевидно ещё для первых создателей теорий мирового круговорота): каждый более фундаментальный уровень больше вышележащего (метагалактика больше галактики, галактика больше звезды, звезда больше планеты, планета больше биосферы и т.д.). Та часть нижележащей формы материи, которая не интегрирована в вышележащее, всегда будет сверхчувственной. И та форма материи, которая венчает такую пирамиду (то есть уже не включается в вышележащее), также сверхчувственна. Например, мышление (душа) - сверхчувственная форма материи в пирамиде уровней организма. Социальная форма материи с её круговоротом капитала, о котором Маркс писал, что он чувственно-сверхчувственный, венчает пирамиду природы (планета > биосфера > популяция > социум) и потому тоже сверхчувственна.

Та область нижележащего (часть, сегмент целого), на основе которой возникает (а в образном представлении - строится) вышележащее, становится сферой чувственного восприятия. Но в то же время и она является не полностью таковой, а главное - непостоянно. В ней можно выделить как сверхчувственные, так и вещественно-телесные компоненты, причём последние - суть временные образования.

В causa sui любой субстанции не заложено причин её самовозникновения и самоуничтожения (в этом и заключена её диалектическая вечность), но зато имеются условия возникновения несущественных вещественно-телесных компонентов, того, что в эмпирии и называют единичностями. Эти компоненты многократно возникают и исчезают за период существования сверхчувственной системы. Это локальные состояния, которые являются следствием периодического усиления или ослабления полярных сил. Именно эти состояния при определённых условиях и воспринимаются чувственно как телесное. Они не имеют ни абсолютности, ни вечности (в диалектическом значении этих понятий), но являются преходящими в обыденном значении этого слова и несущественными для субстанции. В отличие от локального (невсеобщего) состояния полярностей их всеобщее взаимно проникает друг в друга (взаимопревращается) и потому является моментом тотальности системы, то есть совпадает с ней, является сверхчувственным. Вещественно-телесное - это случайное и конечное, оно «существует» лишь для такого же случайно-временного, каким является, например, наш телесный организм. Сверхчувственное же в своих полярных циклах периодически «уничтожает» вещественно-телесное как некоторое незначительное изменение своего состояния.

Итак, для системы в целом временное (преходящее) суть случайное, а следовательно, не закон (точнее, не диалектический закон, не форма). Это случайное и конечное «существует» лишь для такого же случайно-временного. Вот почему Платон так настаивал на том, что вещи имеют отношение только друг к другу, а идеи тоже только друг к другу. Поэтому на вопрос, существуют ли объективно вещественно-телесные образования, то есть вне зависимости от ощущений и восприятия организма, необходимо ответить, что нет (если конечное существует для конечного, то его и нет в отсутствии конечного). Критерием объективного существования является целостная система, в которой эти временные образования возникают, но для неё это несущественное, случайное, преходящее, невсеобщее, а для нас неистинное. То есть это не моменты тотальности, а следовательно, нечто необъективное.

В материалистическом подходе в отличие от идеалистического, дуализм чувственного и сверхчувственного в принципе разрешается. Сверхчувственная материя и чувственно воспринимаемая противопоставляются гносеологически как всеобщее противопоставляется части. Однако онтологический дуализм в этом случае оказывается иллюзорным. Ничего подобного в принципе невозможно достичь в идеалистических или мистических (религиозно-мистических или иррационально-мистических) концепциях, стремящихся к своей монистической непротиворечивости. Противоречие монизма и дуализма (плюрализма) находит логически последовательное решение только с позиций сверхчувственного материализма. Именно с этих позиций дуализм и паралогизм в объяснении субстанции снимается.

Вещественно-телесный компонент не следует представлять эмпирически как всегда меньший по объёму (протяжённости), нежели какая-либо конкретная субстанция. У каждой субстанции, как объективного явления, нет ни времени, ни протяжённости (объёма). Конкретная форма субстанции, или материи, может внешне (эмпирически) проявляться как изменение, движение (ведь предикат есть субъект) вещественно-телесного компонента и тогда сверхчувственная материя с её законами, включающая в себя этот компонент, будет совпадать «по размерам» с последним для внешнего наблюдателя. Так что в эмпирическом пространстве и времени сверхчувственная материя легко может «помещаться» в своей частичке, то есть в чувственно воспринимаемом.

§ 2. Субстанции не умирают

Субстанция вечна, она вне порождённого эмпирией времени и пространства. С этим ещё как-то соглашаются, но перенести такие свойства на плюрализм субстанций отказываются кажется все. Сам отказ конечно уже противоречие, алогизм, но привычное с детства эмпирическое мышление упрямо держится за представление и очевидное, то есть эмпирический факт. Оно повсюду наблюдает «смерть субстанций» от бактерий до метагалактик. Субстанция, в отличие от эмпирии, консервативна, она живёт по довольно жёстким и неизменным законам. Это законы вне времени, законы бесконечности - causa sui субстанции. Есть закон вечного движения и есть силы, обуславливающие его, но нет закона ослабления и гибели субстанции, развития или деградации её. Ни одна категория диалектической логики на это не указывает. А факты? Гегель по поводу их уже высказался.

«Субстанция умирает» - заключение эмпирическое, предполагающее все атрибуты умирания, а их у субстанции нет. Это только наша речь в силу временной последовательности развёртывания логики рассудочного мышления воспроизводит «развивающиеся» свойства субстанции в порядке последовательности. На самом деле они вневременны и либо наличествуют субстанции все до последнего, либо нет никакой субстанции и нет никаких промежуточных состояний. Но эмпирическая причина смерти всегда (или почти всегда) может быть.

Субстанция находится в непрерывном, повторяющемся движении (цикле), обусловленном взаимным переходом её противоположных сил. На определённом этапе взаимного перехода противоположностей могут возникать два «незаметных» для самой субстанции события. 1. В ней появляются области, доступные для эмпирического исследования. Это либо вещественно-телесное, либо сознание, как в субстанции души, либо какие-нибудь другие образования. Естественно, что на саму субстанцию, её законы силы (законы) этих вновь появившихся областей совершенно не влияют - они несущественны для неё (врйменные, невсеобщие, случайные, частные, локальные и т.д.). 2. Появление у этих несущественных для субстанции областей своих эмпирических закономерностей и возникновение ещё одного события - «рождение» новой субстанции, или как определяют в эмпирии, вышележащей формы материи, уровня материи и т.п. Несущественное одной субстанции пространственно совпадает с несущественным другой: организмы состоят из молекул, молекулы из атомов, а те из элементарных частиц … Но всё это временно и самое главное неверно, неверно уже потому, что выявляется в эмпирии. По логике вещей не могут, скажем, частями молекулы быть атомы - это абсурд с точки зрения объективности. Частями молекулы могут быть только части молекулы, но никак не атомы, которые являют собой совершенно иное качественное образование (иной уровень «реальности»).

Любая субстанция находится в «круговороте» - взаимном переходе своих имманентных полярных сил друг в друга. На каком-то этапе этого круговорота создаются условия для возникновения из этой субстанции субстанции новой. По аналогии с терминологией эмпирической концепции уровней материи её условно можно назвать вышележащей, а их отношения иерархическими. В эмпирическом времени круговороты нижележащих будут более длительны, чем круговороты вышележащих (эта длительность пропорциональна и размерам этих иерархических образований). Иерархия строится, потом исчезает и снова строится и так до бесконечности - в чём и суть древней эмпирической идеи мирового круговорота. В объективной же реальности, в логике этой реальности ни одна субстанция не рождается и не гибнет, каждая существует относительно самой себя и относительно самой себя является вечной. Относительно же эмпирического наблюдения диалектическая логика (логика субстанции) ничего не говорит.

Вернёмся теперь к вопросу об эмпирической причине смерти субстанции. Давайте представим ситуацию, которая может показаться несколько отвлечённой из-за эмпирической образности, но зато доходчивой. Озеро с устоявшимся биоценозом. Какая-то рябь на его поверхности - совершенно несущественное для биоценоза явление, не существующее для его законов и биологических сил. Но рябь может перейти в волны и усилиться, а всё закончится тем, что озеро будет выплеснуто на сушу. Биоценоз исчез, а его биологические силы (трофические, популяционные, сексуальные и т.п.) не имели ни малейшего отношения к случившемуся. Биоценоз не умер, а исчез и это разные категории, хотя обе не имеют отношения к логике существования субстанции. А если озеро будет постепенно высыхать? Нужно отвлечься от конкретных живых представителей озера и сосредоточить внимание на силах (форме) самого эмпирически воспроизводимого биоценоза. Разрыв трофических, сексуальных, популяционных … связей и есть исчезновение биоценоза как субстанции. Цивилизации или галактики по эмпирическим данным умирают длительно и эмпирики не могут заметить, что их субстанции остаются вечно молодыми. Допустим, что полярность биосферы является трофической (обеспечивается продуцентами, консументами и редуцентами), тогда для этой конкретной субстанции безразлично, какими видами живых существ она будет населена - современными, включающими людей, или только «делящимися» и поглощающими друг друга коацерватными каплями (протобионтами), в обоих случаях это будет субстанция биосферы. И какой бы унылый вид она ни приняла, скажем, после ядерной войны, но если сохранятся бактерии (всегда продуцирующие и редуцирующие), она будет всё той же самодвижущейся и вечно юной субстанцией, для которой любые эмпирически значимые изменения несущественны.

В сущности, что происходит? Субстанции появляются и не появляются, исчезают и не исчезают. Несущественное изменение в движении сил какой-либо субстанции оказывается для самого этого изменения особым качеством, отличным от формы исходной субстанции, но отличном только для самого себя же. В итоге, без всяких пространственных отношений оказываются «сосуществующими» (но фактически каждая для самой себя) уже две субстанции. В последней на определённом этапе её круговорота точно также возникает последующая. Для эмпирической интерпретации скажем так, для атомарного уровня материи вся вышележащая иерархия уровней вплоть до организма животного есть некоторые несущественные модификации движения атомов, для которых вышележащих качеств просто не существует. Плюрализм тут и возникает только абстрактный, эмпирический.

§ 3. Плюралистический монизм

Исторически логика движения диалектического субстанциализма шла к разрешению проблемы плюралистического монизма, но так много субъективных факторов наложилось на это движение, что оно застопорилось. А между тем разрешение этого вопроса дал (или почти дал) Лейбниц. Он предложил решение проблемы, которую пыталась разрешить вся традиция субстанциализма с самого её возникновения. Это вопрос о совмещении монизма субстанции с плюрализмом субстанций. Попытки утвердить плюрализм субстанций уводили в эмпиризм. Философия эмпиризма в лучшем случае демонстрировала диалектикообразность. Субстанциальный монизм, в свою очередь, никогда не был до конца последователен и в том или ином виде воспроизводил плюрализм субстанций. Но чётко утвердив необходимость и важность совмещения монизма с плюрализмом, Лейбницу пришлось решать и вопрос о характере взаимоотношения этих двух взаимоисключающих концепций. То, что это была сложная задача, говорит уже то, что лейбницианцы, пойдя по стопам Лейбница, не поняли его и фактически отказались от предложенного решения. В этом есть какая-то закономерность: неоплатоники перечёркивали достижения Платона, неогегельянцы выкинули всё самое ценное у Гегеля … Конечно, до Лейбница плюралистический монизм монад был у Джордано Бруно, более того, он разрабатывал заимствованное у Николая Кузанского диалектическое учение о совпадении противоположностей (а Гегель критиковал Лейбница за отсутствие диалектической логики). Однако отношение плюрализма и монизма Бруно разрешал однобоко - в пользу монизма в идее абсолютного единства мира (лейбницианцы были ближе к нему, чем к Лейбницу).

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9


© 2010 Реферат Live