Современные проблемы истории и философии науки

Проблема места идентичности в современной культуре представлена в работе известного британского социолога Антони Гидденса. «Модерн и самоидентичность», где идентичность и самоидентичность показаны как явления современной культуры посттрадиционного общества. Гидденс представляет структуру идентичности как двухполюсный континуум - с одной стороны, абсолютное приспособленчество (конформизм), с другой, замкнутость на себя. Между полюсами социолог выделяет различные уровни структуры. В целом, А. Гидденс является противником постструктуралистских и большинства постмодернистских теорий, предрекающих кризис способности современного человека обрести свою идентичность (9).

Как видим, сегодня концепт идентичности, при всем многообразии исследовательских подходов остается одним из самых спорных и актуальных в социологической науке. Проблема типологизации, структуры и уровней идентичности, взаимовлиянии различных социальных идентичностей остается до сих пор не достаточно изученным.

Список использованной литературы

1. Малахов В. С. Неудобства с идентичностью. //Вопросы философии. 1998 N2.

2. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. М. ,1995.

3. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. -- М.: Издательская группа "Прогресс", 1996. -- 344 с.

4. Юлина Н. С. Философия К. Поппера мир предрасположенностей и активность самости. //Вопросы философии. 1995. N10.

5. Baumeister R. Identity. Cultural Change and Struggle for Self. N. Y., Oxford, 1986.

6. Deschamps J.-C., Devos T. Regarding the relationship between social identity and personal identity // Worchel S., Morales J.F., Paez D., Deschamps J. (eds). Social identity: International perspective. N.Y.: Sage Publ., 1998.

7. Breakwell G.M. Integrating paradigms, methodological implications // Breakwell G.M., Canter D.V. (eds). Empirical approaches to social representations. Oxford: Clarendon Press, 1993.

8. Doise W. Social representations in personal identity // Worchel S., Morales J.F., Paez D., De-schamps J. (eds). Social identity: International perspective. N.Y.: Sage Publ., 1998.

9. Giddens A. Modernity and Self-Identity. Stanford , 1991; См. Giddens A. The Constitution of Society. Cambridge, 1991

10. Jenkins R. Social identity. L.: Routledge, 1996.

11. Mead G. H. Mind, Self and Society, Chicago, 1976.

12. Moscovici S. Notes towards a description of social representation // Europ. J. Soc. Psychol. 1988. V. 18.

13. Tajfel H. Individuals and groups in social psychology // Brit. J. Soc. and Clin. Psychol. 1979.

14. Turner J.C. A self-categorization theory // Turner J.C. et al. (eds). Rediscovering the social group: A self-categorization theory. Oxford: Basil Black-well, 1987.

ДИСКРЕТНОСТЬ И ИНТЕРВАЛЬНОСТЬ В МЕХАНИЗМЕ ПОЗНАНИЯ

Канц Н.А

В научной литературе в последние десятилетия все больше интереса проявляется к факту дискретности в структуре и механизме познания (мышления. Чем детерминируется этот факт - объектом, или особенностями субъекта? Условиями познания, или социокультурными факторами? Какова диалектика прерывного и непрерывного в деятельности?

Во-первых, природой самого объекта (его предметной выделенностью, его размерами, структурой и т.д.). Во-вторых, природой субъекта (наличием у него соответствующих органов чувств, а также формируемой социокультурными механизмами интерпретативной матрицы, обеспечивающей способность к узнаванию и истолковыванию). В-третьих, свойствами информационного посредника.

Каков гносеологический смысл меры адекватности? Прежде всего адекватность образа возникает здесь как интегральный эффект взаимодействия объекта и субъекта. Выявление меры адекватности абстракции имеет однозначную применимость. Мера адекватности абстракций оказывается, в конечном счете, скореллированной с мерозадающей структурой, в которую вписаны вещи и их взаимодействия.

Таким образом, не только в природе, но и на различных уровнях познания, можно выделить особый, интервальный тип дискретности, обуславливающий структуру знания в его основных гносеологических определениях - с точки зрения его истинности и точности, его адекватности и условий объективной применимости.

Каковы же объективные истоки интервальности в познании (мышлении)? Диалектика вещей создает диалектику идей, но при этом можно говорить о своеобразной дробности.

Обратимся к книге Мандельброта: "Пусть перед нами шарик десяти сантиметров в диаметре, представляющий собой моток толстых ниток одномиллиметровой толщины. Такой шарик в (скрытой форме) обладает несколькими различными эффективными размерностями. Для наблюдателя, размещенного достаточно далеко, такой шарик будет являться фигурой с нулевой размерностью, точкой.

Если смотреть на шарик с десятисантиметровым разрешением, то он превратится в трехмерный клубок ниток. С десяти сантиметров перед нами предстанет перепутанная смесь одномерных нитей, а с одной десятой сантиметра - каждая нить будет трехмерной колонной. С расстояния же одной сотой миллиметра мы увидим, что каждая колонна расщепляется на волокна и объект снова станет одномерным. ... Большинство объектов, напоминает наш клубок ниток: они демонстрируют последовательность различных эффективных размерностей. Но здесь добавляется существенно новый элемент: некие плохо определенные переходы между зонами хорошо определенных закономерностей. Эти зоны я интерпретирую как фрактальные зоны, внутри которых эффективная размерность больше топологической размерности"(1).

Таким образом, дробная размерность проявляется там, где наше зрительное восприятие утрачивает свою четкость и однозначность. Такая утрата при классическом подходе рассматривалась бы как помеха, которую следует устранить. При фрактальном же подходе она ставится во главу угла как условие адекватного восприятия мира. Действительно, наша способность восприятия и одновременно артикуляционные возможности оказываются здесь как бы в состоянии неустойчивости, нестабильности: одно четкое изображение уже ушло, а другое еще не пришло(2). И как раз эта неустойчивость обеспечивает адекватность описания данного феномена. Здесь фиксируется какой-то "сбой" в работе сознания, на который и указывает термин "фрактал", даже "по отношению к простейшему зрительному наблюдению мы можем предположить наличие ненаблюдаемого, которое располагается на границах между зонами отчетливости и как бы скрепляет последние, дает им возможность быть. Такого рода ненаблюдаемым пронизана вся наша сознательная деятельность"(3). Именно из этого вытекает объективное свойство мышления, которое автор обозначает как инерция мышления. Инерция мышления обеспечивает целостность восприятия, представления и мышления в момент когда "одно четкое изображение уже ушло, а другое еще не пришло".

Отмеченное выше позволяет сделать заключение, что интервальность в мышлении, в конечном счете, задается интервальной структурой реальности, хотя и не сводится полностью к ней. Принцип интервальности, обогащенный диалектическими положениями, приобретает специфически гносеологическое измерение. В этом качестве он служит в познании мероопределяющим принципом и своего рода методологическим регулятивом. Он позволяет в частности раскрыть основы абстрагирования. Сама возможность рационального постижения реальности посредством абстракций, связана с мысленным расчленением мира в соответствии с его мерозадающей структурой. Без объективно задаваемого интервала абстракций само абстрагирование представляется, по сути, онтологически бессодержательным, чисто психологическим процессом, выражающим субъективную деятельность, изменяющуюся от субъекта к субъекту (это механизм догматизма). В противоположность этому принцип интервальности заставляет видеть в абстрагировании рациональный процесс, имеющий принудительную логику для каждого разума.

Таким образом, дискретность отражения мира «отформатировала» мозг под интервальный стиль отражения и это является гносеологическим основанием трансформации образа и знака.

Список использованной литературы

1. Mandelbrot B. The fraktal geometry of nature. San Francisco, 1977, p. 7.

2.См.: Пригожин И. Философия нестабильности // Вопросы философии. - 1991. - №6. - С.46-52.

3. Аршинов В.И., Свирский Я.И. Философия самоорганизации. Новые горизонты //Общественные науки и современность. - 1993. - № 3. - С.67.

К ПРОБЛЕМЕ СЕМАНТИЧЕСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ПОНЯТИЯ «ПОЛИТИЧЕСКАЯ КОММУНИКАЦИЯ»

Гасумян В.И.

Вполне очевидно, что подойти к определению политической коммуникации можно как минимум с трех различных позиций: содержательной (семантической), функциональной (прагматической) и структурной (синтаксической, или формальной). Аналогичные три подхода (содержательный, функциональный и структурный) могут быть реализованы и при характеристике политических текстов.

А что это, собственно, такое - язык политики? Существует ли он как лингвистический феномен, и если да, то: как охарактеризовать его изнутри, в собственно лингвистических терминах? То, что обычно имеется в виду под «языком политики», в норме не выходит за рамки грамматических, да, в общем-то, и лексических норм соответствующих идиоэтнических языков - русского, английского, немецкого, французского, арабского и т.д. Уже достаточно беглое знакомство с исследованиями, библиографически помечаемыми посредством рубрикаторов и/или ключевых слов «политический язык», «политический дискурс», «политическая коммуникация», «политический текст», «язык и политика» и т.п., показывает, что основным их объектом являются, прежде всего, наиболее яркие примеры политически маркированного использования соответствующего идиоэтнического языка различными политически задаваемыми субъектами коммуникации. Утверждение о том, что политическая лингвистика должна пройти дескриптивистский этап и определить свой предмет по аналогии с идиоэтническим языком, имеет своим следствием предположение, в соответствии с которым в качестве основного предмета политической лингвистики должно быть в явном виде зафиксировано множество «языков» конкретных политических режимов, партий, блоков и прочих общественных институтов и, в пределе, индивидуальных политиков. Между тем, своеобразие этих языков лишь в очень малой степени определяется в терминах грамматики и лексики.

Из этого противоречия два выхода; в соответствии с первым из них, слово язык (равно как и его эквиваленты в других европейских языках) считается многозначным; соответственно, предпринимается очередное расчленение обыденного представления о языке и из него выделяется некоторая составляющая, которая и описывает интересующие нас черты своеобразия. При аналогичном расчленении обыденного понимания языка вводятся, среди прочего, термины «дискурс» и «дискурсные практики»; в случае же «политического языка» естественно говорить об идиополитическом дискурсе и идиополитических дискурсных практиках. Но приходится оговаривать, что термин «дискурс» при этом используется в одном из нескольких существующих пониманий - том, которое восходит в основном к идеям М. Фуко и в соответствии с которым под дискурсом понимаются «конкретные языковые практики, которые обеспечивают личностную идентичность, задают поле деятельности и устанавливают ее объекты и тематики». Другой выход из противоречия заключается в признании того, что язык, как говорится, «умнее человека», и если выражения типа «язык власти» или «язык политики» естественным языком допускаются. То, стало быть, план содержания слова язык просто шире соссюровского представления о языковой системе и включает в себя также, как минимум, тенденции в свободной сочетаемости и выборе альтернативных средств выражения, статистические закономерности, излюбленные тем или иным субъектом речи тематики и иные неструктурные факторы. Реально обоснование «политической лингвистики» предполагает учет, помимо прочего, некоторых идей из стилистики и теории подъязыков. Представление об идиополитическом дискурсе фиксирует предмет «политической лингвистики», но не дает прямого ответа на вопрос о том, в чем заключается его своеобразие и каким конкретно способом оно может изучаться. В этой связи введение принципа дополнительности лингвистического исследования представляется целесообразным. Он гласит, что в случае рассогласования онтологии и техники соотношение «лингвистического» и «дискурсного» начал в исследовании носит компенсаторный характер. Иными словами, находясь на удалении от «языкового полюса» можно либо изучать структурными средствами преимущественно дискурсные (не слишком строго идентифицируемые) феномены, либо, если же объектом исследования выступают относительно однозначно идентифицируемые лингвистические феномены, то их изучение в значительной мере сводится к анализу тенденций и вероятностей. Итак, идиополитический дискурс - это действительно форма, но понимаемая предельно широко - включая то, что называется формой содержания. Идиополитический дискурс - это не только особенности лингвистической структуры, но и количественные тенденции в их использовании, это тематика и количественные характеристики тематики. Это специфическая идеология, проявляющаяся в языковых формах, это, наконец, значительная часть того, что в традиционной филологии описывается понятием «стиль». Иными словами, это все то, что делает политический дискурс узнаваемым.

Современный российский политический дискурс - это, прежде всего, дискурс средств массовой информации, и публицисты ведущих СМИ - в большей степени творцы политического языка, чем большинство политиков. Один и тот же политический факт может пониматься совершенно по-разному различными людьми, и это совсем не означает, что один из них видит истину, а другой заблуждается: обе точки зрения одинаково имеют право на существование. Политическая коммуникация является тем более сильным средством влияния, чем это влияние, как правило, скрыто. Политические сообщения посвящены конкретным событиям, проблемам и решениям, часто они выглядят как констатация фактов, в действительности создавая определенное отношение к этим фактам и специфическое понимание смысла событий. Политическая коммуникация в значительной степени односторонний процесс. Как правило, сообщения исходят от лидера, в его руках находится «машина, производящая смыслы». Однако, «производство смыслов» в огромной мере зависит от уже существующего взгляда на вещи, а сообщения должны отвечать интересам публики.

Однако не только лидеры воздействуют на массы, но и последователи имеют - правда в меньшей степени - средства влияния на лидеров. Последователи могут по-разному реагировать на действия лидера. Они могут включиться в процесс политической коммуникации, высказываясь за или против лидера. Могут совершать действия в соответствии с волей лидера или игнорируя его. И все же самым мощным средством воздействия, придающим смысл всем действиям выборных лидеров, является голосование.

Процесс взаимодействия лидеров и последователей динамичен и практически бесконечен. Лидер постоянно должен завоевывать свою лидерскую позицию и симпатии своих последователей. Последователи корректируют свое отношение к данному лидеру или выбирают новых лидеров. Лидер, пытающийся завоевать и сохранить своих последователей и официальный пост, обречен на непрекращающуюся работу по утверждению своей власти. Однако чтобы добиться успеха, он может опереться на разнообразный арсенал средств, выбрать различные методы и стратегии влияния. Необходимо помнить, что в сегодняшней политической жизни самым мощным и надежным средством воздействия политика на публику является коммуникация. С ее помощью политик не только передает свои мысли и чувства, но и конструирует свой образ и даже создает специфическую политическую реальность.

В зависимости от того, кто и для кого создает тексты, целесообразно различать следующие разновидности (уровни, подсферы), относящиеся к ядру политической коммуникации:

§ Аппаратная (служебная, внутренняя, бюрократическая) политическая коммуникация, ориентированная на общение внутри государственных или общественных структур. Такая коммуникация предназначена только "для посвященных", формальным признаком соответствующих текстов нередко служат грифы "Секретно", "Для служебного пользования". Несанкционированная "утечка" такой информации может служить причиной служебного расследования.

§ Политическая коммуникация в публичной политической деятельности. Подобная коммуникация является формой осуществления профессиональной и общественной деятельности политических лидеров и активистов; в качестве адресата здесь выступают самые разнообразные слои населения. Наиболее яркие примеры такой деятельности - это предвыборная агитация, парламентские дебаты (особенно если депутат надеется, что его выступление станет известно избирателям), официальные выступления руководителей государства и его структур, рассчитанные на массовую аудиторию.

§ Политическая коммуникация, осуществляемая журналистами и при посредстве журналистов. Такая коммуникация также рассчитана на массовую аудиторию; примерами могут служить интервью, аналитическая статья в газете, написанная журналистом, политологом или политиком (часто при помощи специалиста по СМИ). Журналисты в рассматриваемом случае привлекают внимание аудитории к проблеме, предлагают пути ее решения, сообщают об отношении к ней политических организаций и их лидеров, помогают политикам в осуществлении их целей. Политически неактивные граждане воспринимают политическую информацию преимущественно в том виде, в каком она предстает в СМИ.

§ Политическая речевая деятельность "рядовых" граждан (непрофессионалов в области политической коммуникации), которые участвуют в митингах, собраниях, демонстрациях. Такие коммуниканты обычно воспринимаются как своего рода представители "народа", избирателей, "трудящихся" или каких-то групп граждан, связанных профессией, возрастом, местом проживания и др.

СИЛОГИСТИКА САРМАТОВ

Васильченко В. А.

Факты - упрямая вещь. По-хорошему они не понимают.

И. А. Белобычков «Свято-Русские Шведы»

Ученый, не сделавший открытия, подобен вдове, никогда не выходившей замуж.

Он же в разговоре

В 2008 году в центре города Новочеркасск, столицы Донского казачества, при строительстве водопровода был раскопан курган Кривая могила, разграбленное сарматское царское захоронение. Экспедиция под руководством профессора И. А. Белобычкова в остатках тризны под насыпью кургана обнаружила множество золотых и серебряных вещей, названных «Кривым кладом». Клад был представлен замечательными изделиями сарматских и греческих мастеров, воплотивших все характерные черты сарматского искусства - звериный стиль, полихромные вставки из драгоценных и полудрагоценных камней и стекла.

Однако наибольшее удивление вызвала находка каменных плит с выбитыми на них загадочными знаками, образованными крестообразными и волнообразными бороздками. Плиты были исследованы одним из крупнейших отечественных сарматоведов В. А. Дивым, автором нашумевшей в свое время работы «Перуновы руны». В. А. Дивый явственно разглядел в этих начертаниях рунические письмена. Полученные им сенсационные результаты, подтвержденные, кстати, параллельно работавшим над этой же проблемой Х. Л. Осберхом (см. его монографию «В кругу рун», 3, с. 99 - 186) вызвали настоящий шок в научном мире. Оказалось, что сарматские руны посвящены изложению специальной логической теории - силлогистики. И это за триста лет до Аристотеля!

Дальнейшие исследования привели к еще более поразительным открытиям. Силлогистика сарматов существенно отличается от аристотелевской. Специфика ее построений находится под дедуктивным патронажем исходных определений и постулатов, реконструкции которых (с использованием, разумеется, современной символики) дали следующие результаты.

Силлогистика сарматов построена на отношениях между тремя видами простых суждений: общеутвердительным (ASP - Все S, и только S есть P), частноутвердительным (ISP - Некоторые S, и только S есть P) и частноотрицательным (OSP - Некоторые S, и только S не есть P). Значения этих суждений определяются по таблице:

Здесь S и P - непустые субъект и предикат простого суждения, И - истина, Л - ложь, U - универсальное множество.

Очевидно, силлогистика сарматов рассматривает характеристики так называемых выделяющих суждений (их логический статус, заметим попутно, не вполне ясен и в современной теории), то есть суждений, в которых объем предиката принадлежит или не принадлежит только объему субъекта. Начальное размежевание суждений на выделяющие и невыделяющие проводит борозды дихотомий через всю структуру традиционной силлогистики. Оказывается, например, что термины выделяющих суждений могут быть в принципе и универсальными. В противном случае выделение частноотрицательного суждения (Некоторые S, и только S не есть P ) потеряло бы смысл. Например, суждение “Некоторые реки, и только реки не имеют широкого устья” способно быть истинным тогда, когда универсум рассуждения не содержит иных “предметов” помимо “рек” и “вещей, обладающих широким устьем”.

С другой стороны, в силлогистике сарматов нет общеотрицательных суждений. Очевидно, что общеотрицательное выделяющее суждение (Ни одно S, и только S не есть P) является истинным только на схеме “противоречие”. По мнению сарматов, такое суждение по смыслу соответствует конъюнкции суждений “Ни одно S не есть P” и “Всякое не-P есть S” и, следовательно, вводит отрицательный термин, на употребление которых существовал мистический запрет. Происхождение данного табу подробно объяснено В. А. Дивым (2, с. 666).

В силлогистике сарматов сохраняются оба закона тождества для одного термина (APP и IPP), однако непосредственных умозаключений остается всего шесть видов: три силлогистических закона тождества, закон подчинения для общеутвердительного и частноутвердительного суждений и два закона обращения общеутвердительного суждения. Последнее может обращаться как в общеутвердительное, так и в частноутвердительное суждение. Зато выделяющее частноутвердительное суждение не обращается, хотя, казалось бы, суждение вида “Некоторые S, и только S есть P” должно давать заключение “Все P есть S”. Но это ошибка, так как в силлогистике сарматов общеутвердительное суждение на схеме “подчинение” является ложным. Например, суждение “Некоторые бесы, и только бесы тужат” не может быть обращено в суждение “Всякий тужащий есть бес”, так как данное суждение невыделяющее.

Простой категорический силлогизм дает семнадцать правильных модусов:

1-я фигура 2-я фигура 3-я фигура 4-я фигура

AAA AAA AAA AAA

AAI AAI AAI AAI

AII AII IAI

AOO AOO OAO

IAI

III

OAO

Интересно, что вторая, третья и четвертая фигуры не дают ни одного нового модуса по сравнению с модусами первой фигуры. Так как каждый из модусов второй, третьей и четвертой фигур обязательно содержит в качестве одной из посылок общеутвердительное суждение, все они легко сводятся к модусам первой фигуры с помощью законов обращения для общеутвердительного суждения и некоторых правил логики высказываний. Например, модус AII второй фигуры преобразуется в модус AII первой фигуры следующим образом:

1. APM > (ISM > ISP) - модус AII второй фигуры.

2. AMP > APM - правило обращения общеутвердительных суждений.

3. (x > y) > ((y > z) > (x > z)) - правило транзитивности импликации.

4. (AMP > APM) > ((APM > (ISM > ISP)) > (AMP > (ISM > ISP))) - получается из 3. путем подстановки AMP вместо x, APM вместо y и ISM > ISP вместо z.

5. (APM > (ISM > ISP)) > (AMP > (ISM > ISP)) - получается из 2., 4. и modus ponens логики высказываний.

6. AMP > (ISM > ISP) - получается из 1., 5. и modus ponens логики высказываний. Это и есть модус AII первой фигуры. Здесь “>” является символом материальной импликации.

Многие правила простого категорического силлогизма традиционной логики совпадают с таковыми же для силлогистики сарматов. Исключение - запрет делать вывод из двух частных посылок (модус первой фигуры III). Действительно, рассуждение

Некоторые сарматы, и только сарматы являются храбрецами

Некоторые русские, и только русские есть сарматы

Следовательно, некоторые русские, и только русские - храбрецы очевидно корректно.

В целом же силлогистика сарматов остается еще малоизученной и ждет своего исследователя.

Интересно, что на каждой из плит, содержащих сарматские руны, была обнаружена загадочная надпись «шикук мав». По мнению В. А. Дивого, «шикук» является отглагольным существительным от «чикать», т. е. «бить», образованным с помощью суффикса «ак/ук» (ср. «дурить» - «дурак»). В. А. Дивый категорически отверг сближение с др.-русск. «шега» как невозможное (2, с. 77). Что же касается слова «мав», то оно, очевидно, близко к русскому «навь» как обозначению потустороннего мира. Таким образом, надпись предупреждает о присутствии грозного духа, стоящего на страже секретов кургана. Настоящий ученый, думается, все же дерзнет сорвать покров с тайн сарматской силлогистики.

Список использованной литературы

1. Белобычков И. А. Свято-Русские Шведы. - Крестовск: ООО «Пал», 2008

2. Дивый В. А. Перуновы руны. - М.: Издательский Дом «Намбо», 2000

3. Осберх Х. Л. В кругу рун. - СПб.: «Манки Бизнесс», 1977

ФИЛОСОФИЯ ЙОГИ: ОБРЕТЕНИЕ ГАРМОНИИ

Аникеева Е. В.

Введение

В современном мире, где царят отсутствие четких жизненных принципов, погоня за материальными ценностями и моральная распущенность, непросто выжить. Напряженный режим труда и стрессы приводят миллионы людей в состояние агрессии, тревоги и хронической усталости. Не находящие покоя ни на работе, ни в кругу семьи люди ищут способы, позволяющие обрести внутреннюю гармонию. Фитнес-центры и спортивные секции предлагают различные программы по релаксации и одновременному укреплению здоровья с целью физического и духовного оздоровления.

Йога является одной из наиболее популярных и доступных тренировок, помогающих избавиться от многих проблем и недугов. В то же время, подавляющее большинство воспринимает йогу лишь как систему физического воспитания, забывая о ее духовном содержании. Но так было не всегда. Роль философской составляющей йоги бесценна, поскольку в процессе преодоления пути навстречу освобождению от страдания человек находит смысл своего существования. Почему же столь глубокая и содержательная часть йоги скрыта от большинства людей? В чем причина обывательского к ней отношения? Ведь в итоге это отношение низводит величайшую по смыслу философскую систему до комплекса физических упражнений. По мнению автора, в начале XX века культ «практической йоги» как внешней ее формы затмил собой «духовную йогу» как внутреннее содержание. Автор считает, что в решении проблемы возрождения духовного мира человека философия йоги может сыграть важную роль. Для реализации этой возможности современному человеку необходимо проделать серьезную работу по выявлению и освоению духовного богатства древнейшего философского учения йоги.

Духовное содержание йоги

Изначально йога представляла собой учение о духовном самосовершенствовании человека. По преданиям, оно появилось еще во времена арийской цивилизации и позднее трансформировалось в самостоятельную философскую систему. Философия, сложившаяся на основе йоги, заостряет свое внимание на практических методах очищения и сосредоточения для понимания отличия Я от тела и ума и, вместе с тем, для достижения освобождения. Освобождение от страданий материального мира возможно, и стремление к нему есть наивысшая из возможных целей существования, считают йогины. Достижение данного состояния, при котором раскрывается и удерживается истинное Я, приводит к полному духовному перерождению человека, создающему вокруг себя пространство Истины.

Формирование йоги как целостной философской системы было завершено в начале новой эры. Великий индийский мудрец, йог и учитель Патанджали обобщил все имеющиеся о йоге знания в философском трактате «Йога-сутры». Труд индийского философа является не только теоретической подборкой, но и пособием по практической йоге. Кроме того, «Йога-сутры» прошли долгий путь с древности до наших дней. На сегодняшний день это наиболее содержательный трактат о философии йоги, древнейший из известных. В своем исследовании философской составляющей йоги автор использовал переведенные на русский язык «Йога-сутры» и комментарии к ним.

Центральным звеном «Йога-сутр» является идея освобождения от страданий как духовного пути, представляющая, по йоге, смысл пребывания человека на земле. В основе освобождения лежит понимание природы человека как единства Духа и Материи. По йоге Патанджали, человеческий разум - это фундаментальная причина всех душевных и физических страданий. Человек видит реальность «глазами разума», и это приводит к неизбежным разочарованиям, страданиям, но когда он постигает духовную мудрость, то разум отождествляет себя со всем, что его окружает, соответственно, человек начинает видеть «глазами души», ощущая радость и гармонию бытия материального мира.

Патанджали, полагавший, что связь сознания с физическим телом очевидна, разрабатывал философию йоги, в том числе, с учетом техник, влияющих на физическую оболочку человека (выполнение асан). Однако основное внимание уделялось все же философскому аспекту. Именно удержание спокойствия ума и истинного Я, то есть, стремления к духовному освобождению, является конечным смыслом человеческого существования.

Идеи йоги получили распространение во всех ортодоксальных индийских философских школах, а также в джайнизме, буддизме, сикхизме, даосизме, и это - не считая множества ветвей самой йоги, выросших из ее классической формы.

В период активной колонизации Востока европейскими странами философия йоги стала популярна на Западе. Многие ученые Европы, Америки и России ознакомились с основами ее учения. В Индии йога развивается, получив огромное признание благодаря деятельности ее последователей - выдающихся мыслителей. Наиболее известные из них - Рамакришна (1836-1886 гг.), Вивекананда (1869-1902 гг.), а также Ауробиндо Гхош (1872-1950 гг.). Классическая философия йоги на Западе практически не модифицировалась, но в двадцатом веке все изменилось, и не в лучшую сторону.

Выводы автора

Печален сегодняшний результат многовекового шествия йоги по миру. Очевидно, что произошедшая на протяжении двадцатого века перестройка общечеловеческих ценностей и морали привела к необратимым изменениям в духовном мире человечества. Современные представления о йоге в корне отличаются от тех, что господствовали столетиями - огромное учение, являющее собой целостную философскую систему, расколото надвое. Досаден не сам факт разделения, а то, что философская составляющая йоги отвергнута и забыта. На вопрос о смысле йоги все чаще можно услышать, что «это слишком сложно для меня». Говоря это, люди все же усердно делают асаны, пытаются медитировать, но не понимают значения своих действий. Выполнение физических упражнений не является целью, ведь они служат всего лишь «трамплином» на пути самосовершенствования, первой ступенькой на лестнице обретения гармонии.

Автор полагает, что поверхностное и безразличное отношение к столь сложной и уникальной по своему воздействию системе, прошедшей испытание временем, недопустимо. Причина неуважения и нежелания познать «душу» йоги говорит о том, что современный человек не хочет или боится познать самого себя. А ведь со времен Сократа именно это знание считается высшим.

Необходимо осваивать учение йоги активнее и серьезнее, чем раньше. Это должно выражаться, прежде всего, в изменении отношения к философской стороне учения. Без знания мировоззрения, основных правил этики и психологии йоги отпадает смысл ее практики. Никакая асана не научит мудрости и не освободит от страданий без приложения значительных духовных усилий. Если человек хочет обрести свободу от материального мира и открыть в себе новый гармоничный мир, основанный на духовности, он должен, прежде всего, познать себя. И лучшим методом самопознания может стать йога во всей ее сложности и красоте.

Список использованной литературы

1. Кристенсен Э. Йога для всех: путь к здоровью. - М.: Изд-во Эксмо, 2006.

2. Тайны жизненной энергии/Подгот. текста В.В. Петрова. - Мн.: Литература, 1997.

3. http://www.philosofia.ru/yoga/indian/

4. http://www.philosophy.ru/library/asiatica/indica/edu/01/08.html

5. http://www.psylib.ukrweb.net/books/tzibo01/txt01.html

Концептуальные подходы к исследованию туризма

Сущенко Е.Н.

К исходу XX столетия туризм стал нормой жизни современного человека. В современном мире туризм является одним из эффективных средств удовлетворения досуговых потребностей населения, и в настоящее время приобретает массовый характер. Это объясняется возрастанием роли и значимости туризма в жизни общества, усилением его влияния на процессы воспроизводства жизненных сил.

Долгое время туризм не имел однозначного определения и по-разному трактовался не только отдельными специалистами, но и организациями.

Как полагают отечественные исследователи, слово «туризм» происходит от латинского слова tornus (движение по кругу; вертеть, вращать). В широком смысле оно означает передвижение с одновременной сменой быта людей. (1, С. 7-9) Наиболее выразительно понятие туризм было употреблено французом В. Жекмо в 1830 г. Слово tour в переводе означало путешествие с возращением обратно к месту выезда. Позже профессорами Бернского университета было дано наиболее точное определение туризма, которое включало ряд явлений и взаимоотношений, возникающих как результат путешествия людей до тех пор, пока это не приводит к постоянному пребыванию и не связано с получением какой-либо выгоды.

Во второй половине XIX в. это слово вошло в языки многих народов мира. Необходимо отметить, что в русском языке этот термин появился несколько позднее. Так, в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона (1902 г.) еще нет статьи «туризм», а термин употребляется лишь в статье об истории путешествий на велосипедах.

Первая половина XX в. характеризуется повсеместным увеличением туристских потоков, растущим экономическим значением туризма и, как следствие, попытками статистического учета путешествующих лиц. Возникла необходимость немного иного определения данного понятия. Под туризмом в статистике стали понимать одну из форм миграции населения, не связанную с переменой местожительства или работы.

В 1980 г. Манильская декларация по мировому туризму провозгласила: «Туризм понимается как деятельность, имеющая важное значение в жизни народов в силу непосредственного воздействия на социальную, культурную, образовательную и экономическую области жизни государств и их международные отношения». (2, С. 281)

Слово «tour» в международном туризме стало подразумевать туристское путешествие с такими заранее спланированными параметрами, как маршрут, сроки, набор услуг. Туризм можно представить как массовый род путешествий с четко определенными целями, совершаемых собственно туристами. Он включает в себя как деятельность самого туриста, так и деятельность по организации и осуществлению (сопровождению) таких путешествий. Такая деятельность осуществляется различными предприятиями индустрии туризма и смежных отраслей.

По мнению Л.П. Воронковой «туризм представлял собой частный случай путешествия с четко определенными целями и сочетался с познавательной деятельностью по организации и осуществлению таких путешествий». (3, С. 16)

В современном значении туризм - это деятельность, связанная с массовым туристским движением, осуществляемая с использованием природно-климатических и историко-культурных туристских ресурсов, материально-технической базы туризма и других важных факторов, которые определяют уровень и качество обслуживания. По определению Всемирной туристской организации «туризм - это деятельность людей, путешествующих и останавливающихся в местах вне их обычного окружения на период не более последовательного года для досуга, бизнеса или с другими целями, не сопряженными с деятельностью, подлежащей вознаграждению в месте пребывания». (4, С. 282)

Некоторые исследователи при определении туризма исходят из его сопоставления с рекреацией. На основании того, что туризм сочетает различные виды рекреационной деятельности - оздоровление, отдых, восстановление производительных сил человека, Л.А. Акимовой было дано следующее определение туризма. «Туризм - это разновидность рекреации, один из видов активного отдыха, в процессе которого восстановление работоспособности сочетается с познавательной деятельностью». (5, С. 58)

В.А. Квартальнов, говоря о туризме, подразумевает людей, которые посещают друзей, родственников, отдыхают на каникулах. При этом определении к туристам можно отнести и людей, которые принимают участие в различных видах деловой и профессиональной деятельности, ездят в обучающие туры и занимаются исследованиями. (6, С.20-21) Такой образ жизнедеятельности личности может характеризовать не только туризм, но и неразрывно связанное с ним понятие «путешествие». Большинство ученых полагают, что эти понятия неразрывно связаны межу собой, оба описывают определенный образ жизнедеятельности человека. При этом большинство современных ученых сходятся к тому, что туризм является частным случаем путешествий. Отличия в толковании понятий усматриваются в разных целях, признаках и различном материальном положении, описываемых этими понятиями видов деятельности. Согласно мнению Кускова А.С., Голубевой В.Л., Одинцовой Т.Н., туризм от путешествия отличается по следующим признакам: «временное перемещение и посещение дестинации (другая местность, страна, отличная от места постоянного проживания человека); непременное возвращение обратно; цели туризма, отличающиеся сугубо гуманистическим содержанием и направленностью; совершение туристского путешествия в свободное от работы или учебы время; запрещение туристу заниматься в дестинации деятельностью, оплачиваемой из местного финансового источника». (7, С. 282)

Следовательно, «путешествие» обладает большей общностью понятийного смысла, оно описывает разнообразные перемещения людей в пространстве и во времени и, следовательно, может рассматриваться как более широкое понятие, чем «туризм».

Таким образом, на основе рассмотрения различных подходов к исследованию туризма, можно дать следующее определение. Туризм - это вид досуга, связанный с временным перемещением людей с места своего постоянного проживания в другую страну или другую местность в пределах своей страны с оздоровительными, познавательными, деловыми или иными целями, но без занятия оплачиваемой деятельностью в месте временного пребывания. Туризм взаимодействует с рекреацией, так как сочетает в себе такие виды деятельности как расширение познания и восстановление сил.

Список использованной литературы:

1. Петровский В.С. Туризм как общественное явление // Спутник туриста. - Киев, 1983. - С. 7-9.

2. Кусков А.С., Голубева В.Л., Одинцова Т.Н. Рекреационная география. - М, 2005. - С. 281.

3. Воронкова Л.П. История туризма и гостеприимства. - М., 2004. - С. 16.

4. Кусков А.С., Голубева В.Л., Одинцова Т.Н. Цит. соч. - М, 2005. - С. 282.

5. Акимова Л.А. Социология досуга. - М., 2003. - С. 58.

6. Квартальнов В.А. Туризм. - М., 2003. - С.20-21.

7. Кусков А.С., Голубева В.Л., Одинцова Т.Н. Цит. соч. - М, 2005. - С. 282.

ФУНКЦИИ ПАРАНАУКИ В СОВРЕМЕННОЙ МАССОВОЙ КУЛЬТУРЕ

Климова П.О.

Современное общество характеризуется возрастанием дифференциации экспертных систем, для которых естественным является принципиальное ограничение своей применимости. Человек, даже будучи очень образованным, остается специалистом в рамках, как правило, одной профессиональной организации, в связи с чем ту информацию, в которой он не является специалистом, он получает посредством различных интерпретаторов и при этом у него нет достаточно достоверных данных, чтобы подвергать полученную информацию критической рефлексии. Одним из наиболее активных таких интерпретаторов выступает массовая культура. По мнению Д.Белла, массовая культура - это своего рода организация обыденного сознания в информационном обществе, особая знаковая система или язык, на котором члены информационного общества достигают взаимопонимания (1). Нам важно подчеркнуть, что информация, добытая в рамках экспертной системы, в массовой культуре получает зачастую иное смысловое, а также эмоциональное наполнение, в связи с чем может реализовывать совершенно иные функции, не актуализируемые ранее. Данный процесс мы проследим на анализе такого явления как паранаука.

Список использованной литературы

1.Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. - М., 1999

2.Касавин И.Т. Паранаука//Новая философская энциклопедия: В 4 т. - М., 2001. - Т. 3

3. Найдыш В.М. Современная наука и квазинаучное мифотворчество//Проблема ценностного статуса науки на рубеже XXI века. - СПб., 1999. - С.263-279

4. Элиаде М. Оккультизм, колдовство и моды в культуре. Электронный вариант: //http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/El_kyl/22.php

5. Радьяр Д. Астрологическая психология. - Новосибирск,1994

НАУЧНАЯ ДИНАМИКА В КОНТЕКСТЕ ФИЛОСОФИИ ЯЗЫКА

Сапрыкина Е.В

Обращение к феномену языка на рубеже ХIХ- ХХ веков не было случайным и произвольным. Необходимость переосмысления роли языка была спровоцирована кризисным состоянием конкретных наук, занимающихся изучением объектов в своих узких специализированных областях. Причина заключалась в проблематичности базисного отношения отдельных наук к тем вещам, к которым обращены их вопросы.

Стремление осмыслить язык выводит нас к нему же самому, так как только его мы и можем по-мыслить. По словам М. Хайдеггера, «язык есть; язык, и ничего кроме него»(1, с.121). В европейской традиции философия языка ведет свое начало от классической античности и является тем источником, от которого обособилась впоследствии сама наука о языке. Философия языка в античности возникает в ходе решения центральной философской проблемы этой эпохи - взаимоотношения между вещью, мыслью и словом.

Первые работы, посвященные природе языка, его взаимоотношениям с наличным бытием и неизбежной трансценденцией, принадлежат Аристотелю. Категории языка, согласно этому философу,- не чуждые сущему понятия, но это категории самого сущего, через которые оно единственным образом раскрывается и включается в мир. Античная традиция мышления видела «истину вещи» в ее совпадении с «разумным» понятием ее сущности. «Высказывание относит себя к этой вещи, поскольку оно ее представляет и о представленном может сказать- в определенном аспекте,- что он есть сам по себе.

«Высказывание, в котором содержится представление, утверждает представляемую вещь так, как она есть в качестве вещи» (1, с. 123). А потому греки характеризовали человека как существо, обладающее речью, подчеркивая фундаментальную значимость этого обладания. Язык, будучи совокупностью осмысленных высказываний (суждений), «метит вещь», открывает ее, делая ее доступной, явленной, сподручной.

Забвение онтологического основания учения Аристотеля спровоцировало забвение сущности языка. В связи с чем, можно выделить два направления, уведшие от аристотелевской, базисной для всей западной мысли, интерпретации: во-первых, характеристика языка как «вторичного продукта» мыслительной деятельности человека, а, во-вторых, версия божественного происхождения слов. Последняя была доминирующей вплоть до эпохи Возрождения.

В современной гуманитарной мысли философия языка определяется в самом общем виде как такой подход к языку, при котором философские положения используются для объяснения наиболее общих законов языка, а данные языка, в свою очередь, для решения некоторых философских проблем, выдвигаемых конкретным временем. Основной фокус внимания в исследованиях философии направлен на язык, его сущность, предназначение, условия, формы и закономерности существования.

Изменение философских воззрений на природу лингвистической реальности прямо или косвенно приводит к появлению новых «образов» языка, коррелирующих с соответствующими философскими представлениями. Так, отказ в современной философии от позитивистской установки к деонтологизации («необращенности» к бытию) и возрастание в ней внимания к проблемам человека и духовной реальности находит свое выражение в формировании целой галереи образов, разработанной философской мыслью последних двух столетий, начиная от понимания языка как «языка индивида», «системы», «структуры», «типа», «характера» и «пространства мысли» до определения его как «дома бытия духа», в котором объединяются два видения языка - образа языка как «дома бытия» (М. Хайдеггер) с пониманием языка как энергии духа (В. фон Гумбольдт) В свою очередь, возможность обращения философов к языку при решении сугубо философских проблем мотивируется тем, что «философские константы языка» предстают для них лишь частным случаем «философских констант» (Э.Жильсон) и что, по афористическому выражению Л. Витгенштейна, «целое облако философии конденсируется в каплю грамматики».

Философия по своей природе есть наука об «истинных началах», об «истоках», предназначение которой состоит в том, чтобы решать задачу «свободной и универсальной теоретической рефлексии, охватывающей... все идеалы и всеобщий идеал, т.е. универсум всех норм» (Гуссерль). Имея объектом своих размышлений «мир как целое», она направляется на «познание всего в его конкретной полноте и целостности» (Шпет). Такова же в видении философов направленность и языковой активности человека. Сущность языковой деятельности, по мысли французского философа Э. Левинаса, заключается в том, чтобы «высветить за пределами данности бытие в его единстве». Язык как посредник между человеком и бытием, полагает немецкий философ Х.-Г. Гадамер, выявляет «целостность» нашего отношения к миру; парадокс языка состоит в том, что он является, собственно говоря, «не языком, а миром» (Г.Ипсен).

По всеобщему признанию, проблема языка занимает в современной философии такое же ведущее положение, какое ранее имела в ней проблема мышления, а в немецкой классической философии - мышления, «мыслящего самого себя». Хотя проблема изучения языка как такового в философии не является основной, однако, как полагает французский философ Ж. Деррида, эта проблема «как таковая» еще никогда «не захватывала столь глобального горизонта крайне разнообразных областей исследования, гетерогенных дискурсов, сфер различного и разнородного, наряду с их намерениями, методами и идеологиями».

В современной европейской философской мысли проблема языка возникает в связи с попыткой преодолеть тенденции к деонтологизации в философии, а также в русле традиционной философской проблематики поиска базисных оснований человеческого познания и культуры - особых «культурно-исторических априори», в качестве которых стали рассматривать язык. Наиболее интенсивно языковая проблематика изучается в ХХ в. в русле аналитической философии, феноменологии и философской герменевтики. Герменевтика представлена в двух вариантах - «онтологической герменевтикой» (М. Хайдеггер), акцентирующей внимание на соотношении языка и бытия и представляющей постижение бытия как раскрытие его манифестации в языке, и «лингвистической герменевтикой», или герменевтикой текста (Х.-Г. Гадамер, П. Рикер), акцентирующей внимание на взаимосвязи языка и мышления в их отношении к бытию. Для позиции философской герменевтики в целом характерно выражение недоверия к непосредственным свидетельствам о жизни сознания, и прежде всего к провозглашаемому Р. Декартом принципу непосредственной достоверности самосознания Cogito ergo sum, и обращение к косвенным свидетельствам, запечатлеваемым не столько в логических структурах, сколько в языке, трактуемом как воплощение жизненной конкретности дорефлексивного опыта. Философская рефлексия, по утверждению французского философа П. Рикера, должна опираться не на тезисы «я мыслю» или «я есть», но на тезис «я говорю», отображающий более глубокий слой человеческого существования, поскольку сущностные структуры бытия запечатлеваются и отображаются не в мышлении или сознании, а в творчески подвижном, необъективируемом и неуловимом для понятийного мышления языке. Над каждым словом, по Рикеру, находится «венчик невыразимого», и в любой момент диалога «во взвешенном состоянии» находится и то, что непосредственно высказывается, и вся бесконечность невысказанного.

Представители аналитической традиции в философии пытались устранить все неясности и недоразумения в науке и философии через синтаксически-семантический анализ предложений, наименьших кирпичиков здания всего возможного знания. Подобно раннему Витгенштейну, аналитики исходят из того, что под поверхностью повседневного языка скрыта «логическая форма» универсального языка, притом таким образом, что эта форма делает возможным общезначимое отражение всех «элементарных фактов» в «элементарных предложениях». Язык расценивается в качестве источника заблуждений для человека, и задача философии усматривается в освобождении от ошибок, содержащихся в языке и препятствующих свободе мышления. Л. Витгенштейнhttp://www.krugosvet.ru/articles/10/1001095/1001095a1.htm полагал, что «большинство предложений и вопросов философа коренится в нашем непонимании логики языка». Философия для него - «критика языка», борьба против «зачаровывания» разума средствами нашего языка, против ложных понятий, создаваемых «грамматической иллюзией». Идеалом неопозитивизма становится создание логически совершенного языка, который «прямо достает до реальности» (Б. Рассел). В ходе «лингвистической критики» метафизики неопозитивистами был разработан особый концептуальный анализ естественного языка, составляющий одно из центральных направлений в современной философской мысли.

Феноменология и аналитическая философия, исходя из разных установок, сформулировали видение сущности языка, условий его функционирования, прослеживая взаимоотношения между синтаксической структурой языка и онтологической структурой мира. Мы живем в мире языка, в мире, обусловленном языком, и вне него выйти не можем. Язык составляет ближайшее окружение человека и единственное универсальное средство для выхода к сущему, представшему пред нами во всем многообразии предметов чувственного опыта. «Фактически наши отправления целиком и полностью пронизаны высказываниями, высказывания всегда так или иначе, выражены в них. Фактически даже самые простые наши восприятия и схватывания всегда уже выражены, и более того, определенным образом проинтерпретированы»(2,С.61). Поэтому язык был, есть и будет одним из предметов философского мышления.

Список использованной литературы

1. Койре А.«О сущности истины» // Логос. - 1999. - № 10.

2. Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени.

К ПРОБЛЕМЕ ВЗАИМОСВЯЗИ КОГНИТИВНЫХ И ЦЕННОСТНЫХ СТРУКТУР НАУКИ

Гуляк И.И.

К проблеме взаимосвязи когнитивных и ценностных структур науки

Наука изучается различными школами и направлениями философской мысли. Их объединяющим началом выступает деятельностная структура научного исследования, существующая в разнообразных формах. Если наука является особым типом рациональности, то каким образом сочетаются знания и ценности? Как эти компоненты дополняют друг друга в таких типичных процедурах науки как: постановка проблемы, поиск метода и его пробное применение в форме гипотезы, эмпирическое обоснование и логическое доказательство, оценка познавательных результатов на истинность, влияние мировоззренческих ресурсов на научный поиск? Все эти вопросы лежат в центре внимания современной эпистемологии.

Современную науку В. С. Степин характеризует как постнеклассический этап, воплощающий в себе уже третий тип научной рациональности, и его главная отличительная черта - возрастающая роль внутренних и внешних для науки ценностей. Этот феномен выражает магистральную тенденцию развития науки.

Классическая наука стала осознаваться средствами современной для нее эпистемологии. Р. Декарт ввел в оборот методологическую схему субъекта и объекта познания, в русле которой оформился идеал объективной истины («в содержании результатов науки не должно быть деформирующих следов ученого»). Так появилась первая явная норма оценивания научного знания на предмет его истинности (истина/заблуждение). Конечно, ее исторические прообразы можно найти в античной философии (аристотелевская теория корреспонденции, правило исключения логических противоречий) и преднауке (научное знание отличается от мнений). Но заслуга Декарта и других мыслителей Нового времени состояла в том, что они весьма четко сформулировали ряд норм зарождающегося экспериментально_математического естествознания. Французский методолог стал автором «правил ума», где нашли место идеал проблемного сомнения, норма анализа (разделения сложной проблемы на простые задачи), правило интуитивной ясности исходных принципов, норма дедуктивной связи гипотезы с эмпирическими следствиями. Заслугой Ф. Бэкона стали правила индуктивного обобщения, которые в дальнейшем уточнялись Дж. Ст. Миллем и другими логиками.

Становление неклассической науки совпало с утверждением позитивистской эпистемологии. Исходя из идеалов субъективистского эмпиризма, Э. Мах высоко оценил феноменологическую термодинамику и жестко критиковал атомно_молекулярную теорию, а также специальную теорию относительности А. Эйнштейна. Логический позитивизм продолжил курс на идеал науки, свободной от фундаментальных теорий и философских ценностей. Крах позитивизма совпал с рождением постнеклассической науки и становлением постпозитивизма. К. Поппер, его ученики и единомышленники реабилитировали теорию, позитивную роль философии в науке, вписав науку в эволюционный контекст ценностей жизни. Свое место в этой тенденции обрела и советская философия. Несмотря на идеологическую одноцветность того времени, Б. М. Кед-ров, П. В. Копнин, М. В. Мостепаненко, Л. А. Микешина, М. К. Ма-мар-да-шви-ли, В. А. Лекторский, В. С. Швырев и другие философы на достаточно высоком уровне развивали философию науки, включая тему познавательных ценностей. Уже краткий экскурс в историю говорит о том, что ценностные измерения науки складывались в течение нескольких веков. Своеобразие этого процесса состояло в том, что в нем участвовали как ученые, так и философы, но нередко это были личности, которых с равным правом можно назвать учеными и философами - например, Р. Декарт, Э. Мах, А. Пуанкаре и другие. Кроме того, разработка научных норм поначалу шла без привлечения общей теории ценностей. Исследователи обращались к практике научного познания и в ней искали образцы оценок. Поворотным этапом стало формирование Баденской школы неокантианства: Г. Риккерт и В. Виндельбанд сделали попытку создать универсальную теорию ценностей.

В этом контексте стало обсуждаться различие естествознания и гуманитарных наук, что не могло не затронуть их ценностные аспекты. Когда шел разговор о таких процедурах, как объяснение и понимание, естественно вставал вопрос о специфике их оценочных норм. Тезис Риккерта о «приведении к ценности» стал одним из решающих критериев специфики гуманитарных наук и мировоззренческой культуры познания. Он пронизывает творчество М. Вебера и других исследователей гуманитарной ориентации.

В рамках идейной борьбы логического позитивизма, постпозитивизма и марксизма стала утверждаться такая модель естественных наук, где ключевое место заняла рефлексия ценностей. Начало этому движению положил Б. М. Гессен, который в докладе на международной конференции по истории науки (1931 г.) дал анализ социально_культурных оснований ньютоновской механики. Тем самым было положено начало систематической социологии науки, где стали обсуждаться социальные ценности научного сообщества (по Р. Мертону - «этос науки»).

Для постнеклассической науки характерно взаимопроникновение философской эпистемологии и аксиологии познания. Исследование оказалось тем процессом, где познание органически переплетено с ценностными актами. Ценности существуют не только в отношениях науки с обществом, они действенны как в общении ученых друг с другом, так и в качестве внутренних факторов, регулирующих научный поиск.

Таким образом, задача оптимальной координации разных норм, идеалов и осознания единства в многообразии ценностных структур - весьма актуальна. Доклад ректора МГУ им. М. В. Ломоносова академика В. А. Садовничего на IV Российском философском конгрессе «Философия и будущее цивилизации» (24 мая 2005 г., Москва) назывался «Знание и мудрость в глобализирующемся мире». Союз знания и мудрости является хорошей метафорой соотношения когнитивного и ценностного в науке.

При обсуждении сравнения мировоззрения и науки, становится ясным, что общей основой здесь выступает такое рациональное и сверхэмпирическое образование как теория. Другое общее измерение - нормативность и, прежде всего, логическая. Все знания науки подчиняются требованиям формальной логики, главное из которых - непротиворечивость.

У философии и научно_теоретической мысли есть много общего. Если взять проблемность, то здесь действует единая норма связности, однако оценивается разный когнитивный материал. Ученый размышляет над частным знанием, сочетая теорию с фактами, философ же вопрошает в универсальном ключе и отношением «человек_мир» придает своим проблемам особую целостность. Кроме того, сколько бы гипотез ни выдвинули ученые по одной проблеме, в конце концов, решение заканчивается однозначным результатом. Только к такому знанию применима норма истинности (истинно/ложно). Если подавляющее большинство философских учений признают непротиворечивость, то исключением является диалектика, оценивающая единство противоположностей как теоретически законную конструкцию. Для немецкого логика А. Тренделенбурга гегелевский принцип тождества бытия и мышления был явным нарушением почти всех законов формальной логики.

В науке для группы родственных дисциплин (естествознание, гуманитарные и технические науки) существуют единые и сквозные принципы. В философии такое интегральное единство отсутствует и действует многообразие «направленческих» принципов, возникших из плюрализма базисных решений. Уже в древности основные проблемы получили несколько типичных решений. Для онтологии главный вопрос («какова сущность универсума?») обернулся четырьмя ответами: религиозная философия, объективный и субъективный идеализм, материализм. Эти решения стали ведущими и альтернативными методами во всех остальных разделах, что породило и другие альтернативные группы идей в антропологии, гносеологии и т. д. Тот или иной философ выбирает определенную традицию. Но в целом господствует плюрализм методов и множественность ответов на любой вопрос. Такая ситуация не поддается оценке на истинность, и решения сравниваются по другим, духовно_теоретическим критериям.

ЗНАНИЕ И ЕГО ВИДЫ: ФИЛОСОФСКИЙ И СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОДЫ

Пржиленский В.И.

В стремительно меняющемся мире изменяется и модель образования. Не знания как таковые становятся главной целью учащихся - в условиях информационного общества знание становится все более доступным. В качестве главной цели сегодня выступает умение находить нужные знания и результативно пользоваться ими. Образование современного человека становится непрерывным, а полученные на различных его этапах знания и умения должны превращаться в компетенции. Для того, чтобы не только знать и уметь, но и быть готовым применить свои знания и умения на практике, важно по-новому взглянуть на то, как человек мыслит.

Сегодня впору говорить о новом этапе развития науки, главной чертой которого становится стремительное усиление и качественное преобразование роли истории науки в самых различных аспектах научной жизни.

Философия науки или историко-научная герменевтика, критика и социология науки дают познавательные средства, позволяющие увидеть за теоретическими схемами и концептуальными построениями дотеоретические и практические последовательности действий, возникшие «в другом месте» и «по другому поводу», но эффективно работающие в науке и составляющие содержание научной жизни. Декарт, Локк и даже Кант имели дело скорее с проектом науки, тогда как современные философы способны оценить этот проект с точки зрения его реализации на протяжении нескольких столетий. В результате проектные работы продолжаются, а параллельно происходит всесторонняя оценка того, что сделано.

Вторым ярким примером историзации мышления является европейский Ренессанс. Эпоха Возрождения - это период, когда умами завладели профессиональные филологи (гуманистами в эпоху Ренессанса называли репетиторов-гуманитариев, преподавателей древних языков и переводчиков). Но их опыт реконструкции античности привел к мировоззренческому перевороту, к формированию новой системы ценностей, к рождению современной европейской цивилизации. Гуманизм - это и осознание уникальности человеческой личности, и историзм, и критицизм, и тезис о тождестве внешнего и внутреннего мира, чего не было в античности. За всем этим первый в истории опыт «возрождения», то есть опыт реконструкции мертвой культуры, необходимый для восстановления способности читать и понимать на мертвом языке. Этот опыт был возможен как опыт возрождения, предпринятый в недрах «дочерней» средневековой культуры.

Что отличает филологов-гуманистов от их предшественников? Античная и средневековая герменевтика совершенно иные как по своей онтологии, так и по своей теории знака. Во-первых, и Аристотель, и Августин верят в существовании истинного значения, которое овеществляется средствами классической метафизики. Во-вторых, даже тем, кто подобно Стагириту считает подлинным бытием бытие единичных вещей, еще недоступна онтология уникального. Единичное - не значит уникальное. Оно просто существует актуально и в нем сочетаются случайное и необходимое. Такая онтология характерна и для антично-средневековой метафизики, и для картезиаско-кантианской гносеологии, но основе которой было создано новоевропейское математическое естествознание. Гуманисты фактически провозглашают альтернативную онтологию, согласно которой мир - совокупность уникальных вещей, уникальность которых не может быть редуцирована к универсальным принципам или законам. Им не нужна систематика, они противятся против родо-видовой модели бытия, считая логику лишь технической дисциплиной, развивающей умение рассуждать. Гораздо важнее для гуманистов-гуманитариев было выявление смысла, который не был частным случаем какого-то родового сверхсмысла и постигался не при помощи дедукции. Этот смысл выявлялся через уподобление, по аналогии, метафорически и т.п. Для умения понимать написанное на мертвом языке, понадобилось восстановить культурно-исторический, социокультурный и иные контексты, для воссоздания которых понадобилось восстановить саму смысловую основу текстообразования ушедших эпох.

Критический и исторический взгляд на ушедшие культуры заставил гуманистов опереться на иную онтологию - онтологию уникального. Наряду с иной онтологией и, как следствие этого, гуманисты сформировали иные идеалы научного знания. Высшим идеалом научности всегда считается точность как синоним истинности. Но точность как эффективность совсем не одно и то же, что точность как идентичность. Первая является идеалом естествознания, вторая - гуманитарных наук. Сюда же можно отнести и противопоставление каузального и телеологического объяснения, количественного и качественного способа организации знания. А противопоставление инструментального и коммуникативного вообще идеально вписывается в антитезу естественнонаучного и гуманитарного идеальных типов.

Из-за этого оказалось, что гуманисты не очень хорошо вписываются в историю западной философии. Признать их прямыми предшественниками иррационалистов или экзистенциалистов - значит разрушить одну из «величайших» схем, разделяющих всех философов на классических и неклассических. На самом же деле все развитие таких философских направлений ХХ века как феноменология, герменевтика, постмодернизм, постструктурализм, интерпретативная социология и многих других можно охарактеризовать как возврат к «философствующей филологии». Эта «философствующая филология» может должна рассматриваться как антипод «философствующей геометрии». Когда Гуссерль в своих поздних и неоконченных работах провозгласил в качестве цели дегеометризацию философии и научного метода путем выявления их смысловой основы. Выявлять смысл, понятно, должны филологи. «Если геометрию понимать как смысловой фундамент точной физики, - писал Гуссерль, - то здесь, как и вообще всюду, мы должны соблюдать большую точность. Поэтому для того чтобы выяснить, как строится мысль Галилея, нам нужно будет реконструировать не только те мотивы, которыми он руководствовался сознательно. Не менее поучительно будет осветить и то, что имплицитно содержалось в руководившем им образе математики, хотя и осталось скрыто от него в силу направленности его интереса, ведь в виде скрытой смысловой предпосылки это, естественно, тоже должно было войти в его физику» (1).

Как и воздействие геометрии, влияние конструктивно-технической мысли на научные теории в самых разных областях знания хорошо изучено. По мере развития философии и физики в Новое время мир представляли то как часы, то как паровой двигатель, чтобы предсказывать его гибель или развитие. Геометр может представить, юрист доказать, филолог понять, техник - сконструировать. Они имеют дело с разными вещами. Потому то так важно одним философам представлять мир в виде механизма, другим - в виде текста, третьим - в виде деяния (творения), четвертым - в виде участка земли, который необходимо соразмерить и поделить.

Современное научное мышление, будь то гуманитарные, естественные или технические науки или философия, объединяется вокруг одной общей цели - технологизации и операционализации смысла. Сфера смысла обрела статус пространства манипулирования и экспериментирования благодаря самым разным новациям и интуициям. Такие непохожие направления как феноменология, аналитическая философия, прагматизм, философия науки стремились уйти от омертвевших схем, задающих отношение бытия и сознания, вещей и идей, истины и заблуждения, сущности и явления, чувств и разума, материи и мысли. И все они выбрали сферу смысла как способ привести разнородные сущности к единому знаменателю, как возможность взглянуть со стороны на те теоретические конструкции, которые достались им в наследство от картезианской парадигмы. Парменида можно считать первым из известных нам представителей философии языка. Его ответы на вопросы о происхождении бытия или возможности его исчезновения опираются на обращение к смыслу слова. Его тезис «одно и то же, мыслить и быть» - это закон соответствия слова и его смысла, это программа постижения вещей, основанная на доверии к языку. Доказывать несостворимость и неуничтожимость бытия, его совершенство и неизменность исходя из смысла слова (имени) мог только тот, для кого смысл слова был не менее объективным, чем свойство вещи, именуемое этим словом.

Может быть теперь, когда о смысле решили позаботиться философы, когда смысл превратился в проблему, благодаря такой «заботе» смысл превратится в средство, станет объектом освоения и использования. До сей поры он жил своей жизнью, скрепляя сферу того, что было недоступно человеку, что царствовало над ним, что ограничивало его волю. Теперь же, вслед за исследователями пойдут технологи, которые смогут «взять здесь» и «приспособить там», превратить смысл из цели в средство. До сей поры языковые игры были результатом спонтанно или естественно сложившихся форм жизни. Теперь же можно попробовать задавать новые правила, рождать новые языковые игры, создавать новые формы жизни.

Исследование смысла в ХХ веке проводится с размахом и очень напоминает все предыдущие «рождения рационализма». Вторжение в сферу смысла сегодня - это вторжение в сферу сакрального для его последующего использования. Историческое мышление заменяет метод или, вернее, становится его неотъемлемой частью.

Список использованной литературы

1. Гуссерль Э. Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология. СПб., 2004. С. 41.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ РОСТА РОССИЯН

Шило О. Ю.

Заметим, что дифференциация ценностей на одобряемые и отрицаемые не имеет ничего общего с делением их на «хорошие», положительные и «плохие», отрицательные. Речь идет о другом: разные люди по-разному относятся к одним и тем же ценностям, выстраивают разную их иерархию в своем сознании. В этом состоит одна из трудностей понимания и изучения ценностного сознания. На ее преодоление и направлена изложенная выше типология ценностей по нескольким основаниям (критериям).

Для прикладных целей особое значение приобретает типология ценностей по их месту в статусно-иерархической структуре ценностного сознания членов общества. По этому основанию можно выделить четыре группы ценностей:

- ценности высшего статуса, «ядро» ценностной структуры;

- ценности среднего статуса, которые могут перемещаться в состав ядра или на периферию, поэтому их можно представить как «структурный резерв»;

- ценности ниже среднего, но не самого низкого статуса, или «периферию» - они также подвижны и могут перемещаться в «резерв» или в «хвост»;

- ценности низшего статуса, или упомянутый «хвост» ценностной структуры, состав которого малоподвижен.

Ценностное ядро можно охарактеризовать как доминирующую в общественном сознании группу ценностей, которые интегрируют общество или иную социальную общность в некоторое целое. Структурный резерв находится между доминированием и оппозицией, он служит той областью, где наиболее интенсивно проявляются ценностные конфликты между индивидами и социальными группами, а также внутриличностные конфликты.

Периферия включает в себя оппозиционные ценности, разделяющие членов данной общности на приверженцев существенно разных, подчас несовместимых ценностей и потому вызывающие наиболее острые конфликты. Наконец, в хвосте оказываются ценности явного меньшинства, тличающегося от остальных членов общности большей стабильностью своих ориентаций, унаследованных от прошлых пластов культуры. Сформировать совокупность базовых ценностей, которые бы улавливали специфику ценностного сознания населения в кризисно-реформируемом обществе, - довольно сложная задача. но все выполнимая.

Различные системы обладают уникальным ценностным потенциалом, более или менее адаптивным к будущему. Истинным в «зеркале» человеческого сознания признается то, во что человек верит в данный момент. Эти понятия и включаются в логику развития человека и его работы с будущим. Процесс расширения, трансформации сознания, не согласующегося с проявленными знаниями о законах системы высшего иерархического уровня, требует изучения системы отклонения обыденного мышления от понимания модели пространственного развития.

Одним из важных компонентов политического сознания являются политические ценности. Политические ценности рассматриваются как фундаментальные ментальные образования, как абстрактные идеалы не связанные с конкретным объектом или ситуацией, как своего рода представления человека об идеальных моделях поведения и идеальных конечных целях. Таким образом, ценности -- это оценка идеального объекта в терминах «хорошо», «плохо», представление о том, что желательно и необходимо.

Ценности -- характеристика индивидуального сознания, имеющая ярко выраженную социальную природу. Другими словами, можно сказать, что политические ценности -- это усвоенные, приспособленные индивидом (под влиянием личного интереса, ситуации и т.д.) социально-групповые представления. Эти представления усваиваются личностью в процессе социализации формируют конкретные политические установки. Каково отличие политических ценностей от политических установок? Ценности являются представлением человека об идеальном объекте или ряде объектов (например, о политической партии вообще или о свободе слова), в то время как установки характеризуют отношение людей преимущественно к конкретным объектам (данное разделение является, конечно, условным). Кроме того, ценности оказывают значительное влияние на формирование конкретных политических установок, поэтому могут рассматриваться как один из элементов установок.

Ключевую роль во взаимоотношениях «внутреннего» и «внешнего» поведения человека играет политическая установка: она «предшествует действию, являясь его начальным этапом, настроем на действие».

Что же такое политическая установка? Применительно к уровню политического под установками следует понимать отношение человека к тем или иным политическим объектам (институтам политической системы, лидерам и т.д.), его субъективную готовность вести себя определенным образом по отношению к этим объектам.

При этом важно отметить, что на формирование политической установки значительное влияние оказывает социальный контекст: политические установки служат выражением глубоких социально обусловленных мотивационных потребностей, таких как ощущения включенности в структуру социальных связей, близости с социальным окружением, безопасности, самопознания и самоутверждения и т.п.

Важной функцией установки, помимо преобразования потребностей и мотивов в действия, является и оценочно-ориентационная функция: «она обеспечивает человека способностью реагировать на ситуацию и внешние объекты (например, на ситуацию неудовлетворенной потребности и объекты, способствующие или препятствующие ее удовлетворению) на основе прошлого опыта. Установка приводит в действие психические процессы и практические действия, адекватные ситуации и объектам, потому что в ней содержится предшествующая ситуации готовая «модель» этих процессов и действия». Другая существенная функция установок состоит «в их способности не только опредмечивать возникшие на бессознательных глубинах психики потребности, но и практически выступать в качестве относительно самостоятельных потребностей и мотивов».

Установки неоднородны по своему происхождению и объектам. В политологии и других общественных науках существуют различные точки зрения относительно их структуры и типологии. Один из распространенных подходов к типологии основывается на таком критерии, как природа элементов, лежащих в основе той или иной установки. В структуре установки, как правило, выделяются три элемента:

1. когнитивный (связанный со знаниями о политических объектах или явлениях и их нормативной оценкой);

2. аффективный (связанный с чувствами, испытываемыми индивидом по отношению к объекту);

3. поведенческий (склонность к определенному поведению в отношении объекта).

Верхний уровень системы установок образует система политических и иных ценностей, имеющих отношение к политическим явлениям, характеризующая направленность в восприятии человека тех или иных явлений политики. Средний уровень -- уровень установок, характеризующих отношение граждан к институтам политической системы и политическими лидерам и группам, а также оценка своего места и роли во взаимоотношениях к политической системе (ориентации на политическую систему и на «свои» взаимоотношения с ней). Третий уровень -- поведенческие установки (предуготованность к действию) по отношению к конкретным политическим объектам в конкретных условиях.

Для большинства посткоммунистических стран характерен процесс трансформации системы ценностей и политических установок, характеризующийся ломкой старой системы ценностей и установок и выработки новой. Как отмечают В.В. Лапкин и В.И. Пантин, «сегодня практически каждый гражданин постсоветской России пребывает в состоянии неопределенности и вариативности выбора между различными направлениями трансформации прежней советской системы ценностей, важнейшими из которых являются русский (советский) традиционализм, умеренное («патриотическое») западничество, радикальный западнический либерализм и потребительский эгоизм. В связи с этим приходится констатировать не только незавершенность процесса формирования единой непротиворечивой системы ценностей современного российского общества, но и симптомы углубляющегося разложения системы ценностей, существовавшей прежде, ее распадения на конфликтующие друг с другом ценности и ценностные блоки. При этом конфликты ценностей наблюдаются не только между различными профессиональными и социально-демографическими группами, но и внутри основных социальных групп российского общества. Ни одна из этих групп не является однородной в отношении ценностных ориентации, которые часто выглядят непоследовательными и противоречивыми».

Ценностный кризис неизбежно настигает социум, институты которого трансформируется. Он охватывает собой все сферы жизни, в том числе и политическую. Так ценностные изменения в политическом сознании россиян, которые начались отказом от старых советских ценностей и провозглашением новых ценностей - ценностей демократии, приобрели неоднозначный, неуправляемый характер. Относительно стабильными остались только лишь модернизированные ценности старой советской системы, среди таковых - решающая роль государства и сильных лидеров в общественно-политической жизни. Однако эти ценности существовали на уровне потребностей общества, реальная же жизнь, скорее, демонстрировала отсутствие реализации этих политических ценностей. Реальная политика государства и ее руководителей при этом воспринимается как довольно сомнительная ценность.

Общественное сознание проникается скепсисом относительно намерений политических деятелей, процессов целеопределения в сфере политики. Несмотря на то, что в обществе по большей части сохраняется поддержка стратегического курса на строительство правового, демократического, не коррумпированного государства, все более заметной становится разочарование людей в возможностях реализации этого курса в ближайшем будущем. Результаты многочисленных исследований свидетельствуют о том, что на стабильно низкой ступени находится уровень легитимности различных структур власти, в частности, уровень доверия к основному институту представительской демократии. Уровень политического доверия находится в прямой корреляции с уровнем межличностного доверия и значительно влияет на последнее. Поскольку доверие как ценность является одним из факторов существования демократических режимов, то распространение ее антипода - культуры недоверия - служит предпосылкой развития антидемократических процессов.

В период ценностного кризиса доминирующим признаком современного массового политического сознания является появление интереса к рациональному политическому участию. Имеется в виду готовность общества к конструированию желанной реальности при взаимодействии с официальными или общественными организациями, участие в обсуждении актуальных проблем в рамках политической публичной сферы, т.е. участия в рационализации принятия решений. Иную роль обретают и группы социального и политического интереса.

Однако, вертикальный анализ ценностной системы такого социума демонстрирует, что большинство политических ценностей не являются актуальными. Они растворяются в большом количестве ценностей витального характера, к примеру материального благополучия, возможности питаться в соответствии со своими вкусами, обеспечение необходимой медицинской помощи и т.п. Большинство витальных ценностных ориентаций составляют систему доминирующих ценностей такого трансформирующегося общества.

И хотя надежды на успех демократических и рыночных реформ в стране, а также доверие к ним со стороны населения оказались во многом не оправданными, существенную поддержку приобрели такие ценностные ориентиры как:

- «возможность критики и демократического контроля решений властных структур»;

- «возможность выражения мыслей и мнений на политическую и другие проблематики, не опасаясь за личную свободу»;

- «стремление к тому, чтобы ценности демократии приобретали для людей большее значение, чем деньги».

Не завершенная трансформация системы политических ценностей становится одной из причин неопределенности институциональных и политических преобразований в обществе, причиной болезненных осложнений на пути политической модернизации. А это обстоятельство, в свою очередь, осуществляет обратное влияние на процессы преобразования ценностной сферы, т.е. поэтому необходимо говорить о взаимодействии и взаимовлиянии изменений в политической сфере и в системе политических ценностей общества.

Характеризуя особенности политических установок граждан посткоммунистических стран, необходимо отметить следующее. Завышенные ожидания по отношению к властным структурам, обусловленные во многом прошлым опытом, высокий уровень неудовлетворенности итогами социально-экономического развития, характерный для граждан многих государств посткоммунистического блока, оказывают отрицательное влияние не только на отношение к конкретным политическим силам, но и на восприятие демократических институтов и принципов.

Образ жизни советского человека направлялся определенной политической рациональностью и знанием. Постсоветский же человек есть результат изменения советского образа жизни: изменение образа бытия означает и изменение сознания, знания и системы ценностей. Следует прояснить образ жизни постсоветского человека, каким политическим сознанием направляется его повседневность. Кто он, постсоветский человек, в своей повседневности?

Повседневность постсоветского человека характеризуется быстрыми изменениями экономической, политической и культурной жизни. Эти изменения неконтролируемы и непредсказуемы, что вызывает нестабильность человеческого бытия. Человек должен принимать быстрые решения на каждый конкретный вопрос. Любое решение есть изменение, которое делает необходимым новое решение. Все это вызывает чувство неуверенности.

Постсоветскому человеку дана возможность реального участия в политической жизни. Но он не верит в то, что может реально повлиять на политику и не знает, как реально осуществить это влияние. Во вторых, неразвиты соответствующие структуры, в которых фиксировалось бы его политическое сознание и его политические интересы. Далее, политическая жизнь характеризуется политической симуляцией. Власть часто играет в демократию, оппозицию и позицию. Власть цинична. Кроме того, нарушена непрерывность процесса социализации. Этот вопрос особенно важен в процессе формирования новой политической системы и культуры. Политическая геронтократия заменилась политическим малолетством. Имеет место политическая и социальная некомпетентность. И, наконец, изменился принцип представительства. Раньше партия представляла советского человека, партия говорила за него. Сейчас человеку дали право и возможность самому говорить о себе и своих проблемах. Но творческая свобода вновь ограничена. Постсоветскому человеку говорят и учат, как жить и что делать. Всеми этими элементами определяется политическое сознание и активность.

Процессы трансформации, происходящие в российском обществе, начались в политической сфере, но, по сути, затронули все его институты: и политические, и экономические, и правовые, и культурные. Крайняя неустойчивость политического и экономического «самочувствия» личности в постсоветскую эпоху, неопределенность и двусмысленность политических ориентиров, неясность в отношении базовых ценностей общества, несправедливость распределения его богатств и многое другое, - все это не может не оказывать своего отрицательного влияния на процессы политической социализации и, следовательно, на становление «здорового» гражданского общества, в конечном же счете, - на стабильность социальной системы как таковой. Одной из особенностей политической социализации в современном российском обществе является то, что она все еще сохраняет черты советской политической социализации. Это относится, прежде всего, к политическому сознанию и политическому поведению граждан.

Несмотря на поколенческое «разнообразие», представленное сегодня на российском политическом пространстве, большая часть его населения проходила первичную социализацию в Советском Союзе. Не в последнюю очередь именно поэтому и говорят о сохранении определенных традиций в отношении социализации. Должна произойти не одна смена поколений, чтобы в обществе (в политической культуре) начали доминировать новые нормы.

Список использованной литературы

1. Денисов И. Политическое сознание современного российского общества. М., 2004. - С.29

2. Модернизация в России и конфликт ценностей / Под ред. СМ. Матвеевой. М., 1994.- С. 38-39.

3. Лапин М.И. Модернизация базовых ценностей россиян. М., 2000. С. 101.

4. Модернизация в России и конфликт ценностей / Под ред. СМ. Матвеевой. М., 1994.- С. 44.

5. Лапин Н.И. Ценности как компоненты социокультурной эволюции современной России // Социол.исслед. 1994. №5.

6. Человек постсоветского пространства: Сборник материалов конференции. Выпуск 3 / Под ред. В.В. Парцвания. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2005

7. Лапкин В.В., Пантин В.И. Политические ориентации и политические институты в современной России: проблемы коэволюции // ПОЛИС, 1999, №6

8. Семененко И.С. Группы интересов в социокультурном пространстве: вызов демократизации или ресурс демократии? // Политические институты на рубеже тысячелетий. Дубна, Феникс, 2001. - С.134.

9. Рамишвили В.М.. Человек постсоветсткого пространства: Сборник материалов конференции. С.392.

10. Рамишвили В.М.. Человек постсоветсткого пространства: Сборник материалов конференции. С.392.

ФУНДАМЕНТАЛЬНОЕ И ПРИКЛАДНОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ: ВАРИАНТЫ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

Егорова Л.П.

Такого понятия, как «прикладное литературоведение» в строгом терминологическом смысле нет, хотя в нашем сознании и, очевидно, подсознании, оно, несомненно, присутствует, и надо отметить его дефиниции и основные признаки, отличающие его от фундаментального литературоведения.

Согласно западным методикам, фундаментальное и прикладное литературоведение в значительной мере разведены, но и в России их связь более органична и постоянно контролируется фундаментальными истинами

Литературоведение фундаментальное (от лат. fundamentum - основание) развивается на основе внутренних (имманентных) законов; оно, в основном представлено исследованиями по теории литературы и исследованиями историко-литературными, в которых выявляются основные закономерности литературного процесса и место в нем того или иного писателя. Прикладное литературоведение развивается, исходя из потребностей практики: педагогической - при изучении литературы как учебного предмета - и читательской, ибо читатель так же нуждается в определенном комментировании текста, в сведениях об авторе, которые помогают понять его произведения. В основном, это работы историко-литературного характера, но к прикладному литературоведению можно отнести и популяризацию теоретических сведений, и аналитические обзоры теоретических трудов, которые предшествуют историко-литературным исследованиям разного плана, прежде всего прикладного.

Жесткое разделение фундаментальных и прикладных исследований, как подчеркивает декан филологического факультета МГУ профессор М.Л. Ремнева, вряд ли сегодня оправдано: «...Идея фундаментальности меняется в зависимости от условий рассмотрения предмета науки, от исторического этапа развития соответствующей научной области. То, что сегодня является частным научным фактом, завтра может стать фундаментальным и наоборот»[3, с. 50]

Необходимо определить границы между фундаментальным и прикладным литературоведением: рассмотреть варианты их взаимодействия. Однако при этом мы понимаем, что граница между фундаментальной и прикладной наукой о литературе достаточно условна, т.к. даже в одном и том же труде можно различить и фундаментальные, и прикладные аспекты или, по крайней мере тенденцию к их проявлению и взаимодействию. Линию демаркации (обозначение границ) между фундаментальным и прикладным литературоведением, их взаимодействие можно представить следующей схемами.

1. Воздействие фундаментального литературоведения на прикладное.

Дадим некоторые пояснения. Показывая воздействие фундаментального литературоведения на прикладное, следует отметить экстраполяцию фундаментальных идей на конкретику литературоведческого анализа и интерпретации. На западе его называют прагматическим, эмпирическим литературоведением, в отличие от «контролируемого теорией» [1] (по классификации Джозефа Кэрролла). Они зачастую мыслятся абсолютно рядоположно. Для нас абсолютная автономность прикладного литературоведения от фундаментального неприемлема.

Вместе с тем в процессе взаимодействия фундаментального литературоведения на прикладное происходит пропуск информационных звеньев. Фундаментальное литературоведение ориентировано на охват всех слагаемых литературного процесса, на возможную на данный момент ликвидацию всех белых пятен в науке о литературе (или на перспективу их ликвидации). Прикладное литературоведение таких целей перед собой не ставит.

В процессе воздействия фундаментального литературоведения на прикладное происходит редукция содержания. Но почему именно с учетом негативных последствий? В философии этот термин от латинского слова reductio обозначает действия или процессы, приводящие к упрощению структуры какого-либо объекта. Это прием сведения данных к исходным началам. (Мы в данном случае имеем в виду не феноменологическую редукцию Гуссерля, а то прагматическое значение, которое закреплено за этим понятием). Именно в таком понимании редукция стала предметом глубокой рефлексии академика Д.С. Лихачева, который предупреждал о недопустимых издержках редукции в школьном литературоведении [2, с. 89 - 111]. На уровне прикладного литературоведения в целом проблема редукции может быть решена в оптимальном режиме.

Прикладное литературоведение, конечно, пользуется достижениями строго научного стиля, его терминологией, но должна произойти трансформация стиля.

2. Воздействие прикладного литературоведения на прикладное.

Дадим пояснение. Прикладные исследования ценны тем, что они вводят в научный оборот новые, важные для фундаментального литературоведения факты, подтверждающие, а то и корректирующие теорию. Нередко новые теоретические понятия и обобщения могут зародиться непосредственно в ходе прикладного исследования. В большей части кандидатских диссертаций по истории литературы мы нередко имеем дело в основном с экстраполяцией фундаментальных идей на творчество того или иного писателя, который в этом плане никогда не рассматривался. Это - наука, ибо полученные знания о творчестве данного писателя являются новыми. В какой-то степени - большей или меньшей - они вносят те или иные коррективы и в теорию вопроса, что составляет аспект фундаментального литературоведения.

Подчеркнем также, что Кэрролл перспективы междисциплинарности связывает именно с эмпирическими, т.е. прикладными исследованиями. И действительно, многие новации связаны с аспектами художественности, подсказанными другими науками - культурологией, когнитивистикой, гендерологией, современной социологией и т.д. Но здесь есть опасность утери своего предмета, превращение художественной литературы в иллюстрацию «чужих» идей (поэтому экспертные комиссии диссертационных советов строго следят за соответствием представленных работ номеру специальности). В то же время это становится тормозом для развития литературоведения в целом, на что обратила внимание и М.Л.Ремнева [3].

Рассмотрим виды продукции фундаментального и прикладного литературоведения.

Достоинством прикладного литературоведческого исследования является возможность его непосредственного включения в сферу инноватики в современном ее понимании, т.е. в сферу рынка, (конкурентно-способности). Очевидно, что степень инновационных возможностей у представленных двух рядов продукции разная. У продукции фундаментального литературоведения возможность на рынке гораздо меньшая, почти нулевая, хотя литературоведу не нужно дорогостоящего оборудования, даже какую-то часть книг он может получить в библиотеке бесплатно. Что же касается других специальностей, то «поскольку предметом фундаментальной науки являются проблемы, которые возникают в ходе развития самой науки, никакие отдельные слои или группы в обществе не заинтересованы в том, чтобы взять на себя функцию содержания фундаментальной науки»[4, с. 16]. Поэтому практически инновационными могут быть только прикладные исследования, рассчитанные на широкий круг потребителей.

Указанные особенности фундаментальной и прикладной наук необходимо учитывать при планировании научно-исследовательской работы в вузах.

Список использованной литературы

1. Кэрролл Д. «Теория», антитеория и эмпирическое литературоведение / с англ. // Вопросы литературы. -2006.- №1.

2. Лихачев Д.С. Принцип историзма в изучении литературы // Взаимодействие наук при изучении литературы. - Л., 1981.

3. Ремнева М.Л., Комлев Н.Г. Универсум филологии: язык, общество и наука // Вестник Московского университета. Стр. 9., - 1997 - №2.

4. Садовничий В.А. Университет XXI века: Размышления об университетском образовании. М., 2006.

ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ СЕВЕРОКАВКАЗСКОГО МУСУЛЬМАНСКОГО ГОРОДА: АНАЛИЗ ИСТОЧНИКОВ И ЭВОЛЮЦИИ РАЗВИТИЯ

Кудрявцев А.А., Кудрявцев Е.А.

Город является наиболее древней и в то же время самой современной формой расселения людей, в которой нашел наибольшее отражение уровень социально-экономического и культурного развития человеческого общества на определенном этапе. У каждого исторического периода существуют свои градостроительные традиции и задачи, отражающие динамику развития и характер социального строя данного общества. Особое место принадлежит здесь мусульманскому средневековому городу, послужившему во многом основой новому мусульманскому городу капиталистической формации, ярко воплотившему различия между Востоком и Западом.

Сложные и многогранные проблемы города средневековой поры привлекают все более пристальное внимание не только историков, искусствоведов, архитекторов, но социологов, экономистов, психологов, географов и специалистов многих других профессий. Однако мусульманский город Востока и его роль в процессе исторического развития местного общества изучены пока еще недостаточно. До сих пор во многом не ясны, пути сложения восточного города и главные причины рас-хождения его развития с развитием европейского го-рода, а также роль первого в специфике становления феодализма на Востоке и более медленной замене его на новую капиталистическую формацию.

В последние десятилетия в исторической литературе появилось значительное количество работ, посвя-щенных истории мусульманских городов, Передней и Средней Азии, Кавказа, Поволжья, что связано с определенным переосмыслением роли городов в процессе феодализации общества этих регионов. Однако и се-годня проблемы средневекового города очень остро стоят в отечественной и зарубежной историографии, и в них не последнее место занимает вопрос изучения средневекового мусульманского города Северного Кавказа, исследования путей его развития, роли в урбанизации и феодализации местно-го общества, значение города как самостоятельной экономической и социальной единицы, фактора прогресса.

В ходе своего исторического развития территории Азербайджана и Дагестана оказались в тесной связи с иранским миром и мусульманским Востоком, что нашло определенное отражение в материальной и духовной
культуре древнего и средневекового населения этих областей Кавказа, в структуре, планировке и социаль-но-экономическом развитии их средневековых городов.

В этом плане проблемы северокавказского мусульманского города, исследуемые на материалах Дербента - крупнейшего средневекового мусульманского города и важнейшего центра распространения ислама на Кавказе, - представляют большой интерес для изучения средневекового города вообще и кавказского, в частности.

Дербент - один из древнейших городов нашей страны, расположен на западном побережье Каспийского моря, в наиболее важном в военно-стратегическом и торговом отношении месте знаменитого Прикаспийского пути - трассы, связывавшей в древности и средневековье Передний Восток и Закавказье с евразийскими степями. Возникнув еще на заре бронзового века (конец IV- нач.III тыс.до н.э.) и трансформировавшись в конце VIII - начале VII в. до н.э. из поселения в крупный укрепленный пункт у главных «ворот» Кавказа, Дербент за длительный период своего существования прошел несколько стадий развития и превратился в VIII - середине XVIII вв. в известный мусульманский город региона, важный торгово-ремесленный и религиозный центр.

Огромную роль в превращении Дербента в один из самых крупных городов средневекового Кавказа, кото-рому уступали столь значительные центры как Тбилиси, Ардебиль, Шемаха, Байлакан и другие, сыграло разви-тие международной торговли в Западном Прикаспии и Поволжье. Дербент выступал главным посредником в товарообмене между мусульманским Востоком и «се-верными странами» (Хазария, Древняя Русь, Волжская Булгария, Скандинавия).

Важное значение в развитии этих экономических связей имел «Великий Шелковый путь», одним из ответвле-ний которого являлись прикаспийские трассы.

Уже Александр Македонский, а вслед за ним его сподвижник Селевк I, пытались найти пути через Севе-ро-Западный Прикаспий в Индию и дальше в Китай. Позднее подобную попытку предполагал повторить рим-ский император Нерон, при котором начала функционировать морская трасса «Великого шелкового пути» от Адена до Индии.

Северный или степной вариант «Великого шелкового пути», пролегавший через Северный Прикаспий и Кавказ начал функционировать в раннесредневековый период, когда Византия попыталась подорвать монополию Сасанидского Ирана на торговлю шелком по традиционным маршрутам. С этого времени через Дер-бент стали соединяться северная и южная ветви «Ве-ликого шелкового пути». Особого размаха международная торговля в Западном Прикаспии достигла в арабское время, когда Дербент превратился в главный транзитный пункт товарообмена между «севером» и «югом», стал основным «складским местом» для товаров «мусульманских стран» и «северных стран неверных».

В этот период происходит превращение Дербента в крупнейший домонгольский мусульманский город Кавказа и всего Арабского халифата. Быстрый экономический расцвет города способствовал бурному территориальному его росту, сложению основных частей городской структуры, своеобразной квартальной застройки. Это время особенно интересно для исследования тем, что именно на данный этап приходится за-вершающая стадия формирования исторической топо-графии раннемусульманского города. Этот третий период сложения исторической топографии средневекового Дербента, завершил сложный и длительный процесс формирования раннемусульманского города, начатый еще в первых двух периодах - древнем и раннесредневековом, т.е. задолго до проникновения сюда арабов и ис-лама.

Проблемы, связанные с исследованиями генезиса и путей развития средневекового мусульманского города сложны и многогранны. Они включают в себя вопросы его возникновения и территориального роста, сложения городской структуры и планировки, развития экономики и товарообмена, периодизации и ориентации ремесленного производства и торговли, углубления процессов феодализации и урбанизации местного общества. Решение этих сложных вопросов истории изучения мусульманского города требует привлечения широкого круга самых разнообразных источников. В этом плане наиболее значимым, эталонным памятником является средневековый Дербент - один из самых значительных мусульманских городов Кавказа, нашедший отражение в разнообразных и разноэтнических источниках, рисующих его как важный военно-политический и торгово-экономический центр всего Ближнего Востока.

Солидная источниковедческая база, успешная дешифровка многочисленных эпиграфических памятников Дербента и материалы многолетних археологических раскопок, проводившихся здесь в 1970 - 1995 гг., позволяют использовать весь комплекс этих источников, которые дополняются прекрасно сохранившейся древней фортификацией и архитектурой города. Комплексное использование всего круга названных источников позволяет в значительной мере восполнить недостатки каждого из них, ликвидировать существующие здесь пробелы и дает возможность успешно воссоздать основные аспекты средневековой истории важнейшего мусульманского города Северного Кавказа.

В отличие от многих других городов региона домонгольской поры Дербент был широко известен средневековым историкам и географам и сведения о нем имеются во многих нарративных и литературных источниках мусульманского и христианского мира, многих средневековых стран Ближнего и Среднего Востока, Закавказья, Средней Азии, Восточной и Западной Европы.

Особая роль Дербента в охране северных границ Арабского ха-лифата, о чем свидетельствует уже само арабское название города - Баб ал-абваб (Ворота всех ворот), - его торгово-экономическое и политическое значение привлекали к этому исламскому центру Кавказа широкое внимание средневековых историков и географов. Среди многочисленных сочинений, в которых освещаются те или иные аспекты политической истории и социально-экономического развития Дербента IX-X вв., выделяются труды таких известных авторов, как Баладзори, Яґкуби, Ибн Хордадбех, ат-Табари, ал-Куфи, Масґуди, ал-Истахри, Ибн Хаукал, ал-Мукаддаси и др.

Это было время расцвета арабской географической и истори-ческой науки в халифате [1] - в данный период крупнейшего государ-ства мусульманского Востока, в которое вошел Дербент и где скла-дывались общая культура, торгово-экономические связи, язык, пись-менность и религия.

Особую ценность среди нарративных источников XI-XШ вв. пред-ставляют местные исторические хроники, важнейшими из которых яв-ляются: "Тарих Баб ал-абваб" (История Дербенда), "Рейхан ал-хакаик ва бустан ад-дакаик" (Базилик истин и сад тонкостей), "Тарихи Дербенд-наме" (Исто-рия Дербенда).

"Тарих Баб ал-абваб" содержит ценнейшие материалы по поли-тической истории Дербента X-XI вв., острой социальной борьбе внутри дербентского общества, рисует расстановку сил в нем, сос-ловные противоречия и социальную опору противоборствующих группи-ровок, показывает сложные взаимоотношения эмиров города с феодаль-ными правителями Кавказа. Важны сведения источника по социальной структуре экономической и политической жизни мусульманского города, исторической топографии феодального Дербента.

Не менее ценно для истории города недавно обнаруженное известным арабистом М.-С. Саидовым сочинение дербентского ученого XI в. Абу Бакра Мухаммеда ад-Дербенди "Рейхан ал-хакаик ва бустан ад-дакаик", ри-сующее Дербент как один из крупных очагов суфизма на средневековом Востоке. Этот, пока неизданный, источник содержит очень важные сведения о городском ремесле, социальной структуре дербентского общества, этническом составе городских низов, их идеологических представле-ниях, категориях ремесленников и мелких торговцев, о суфийских шейхах и уровне их влияния на городской люд мусульманского северокавказского города.

Известная историческая хроника "Тарихи Дербенд-наме" пред-ставляет собой компилятивный труд, основанный на извлечениях из ценных арабских и персидских источников, сделанных Мухаммедом Аваби Акташи.

Несмотря на легендарность и даже фантастичность отдельных мест этой хроники, несмотря на ее явную компилятивность и тенден-циозность, "Дербент-наме" является важнейшим источником по истории мусульманского города, времени его возникновения и этапов развития, социальной структуры и исторической топографии. Достоверность целого ряда сообщений этого сочинения была подтверждена археологическими иссле-дованиями, в числе их версия о древнем возникновении города, о разновременности северной и южной стен его и др.

Ряд интересных данных по истории Дербента содержатся в поэтических произведениях XII-XV вв. (Низами Гянджеви, Хакани, Муджири Байлакани и др.) и в сочинениях многих других авторов этой эпохи (Леонти Мровели, ал-Гарнати, Ибн ал-Азрака, Идриси, Ибн Саида Азизи, Абу-л-Фиды, Рашид ад-дина, Хамдаллаха Казвини, Киракоса Гандзакеци, Вардана Великого, ал-Джуржани, ал-Бакуви, ан-Насави и др.), а также знаменитых западноевропейских дипломатов и путешественников (Вильгельм де Рубрук, Марко Поло, Иоанн де Плано Карпини, Амброзио Канторини, Адам Олеарий) и русских купцов (Афанасий Никитин, неизвестный автор «Сказания о Железных Вратах»).

Эпиграфические памятники Дербента, представленные многочисленными разнохарактерными надписями на его оборонительных стенах, гражданских и культовых сооружениях, являются важным источником по истории города XI-ХVШ вв. Хронологически они делятся на две большие группы: пехлевийские или среднеперсидские и новоперсидские надписи, связанные с развитием Дербента в период VI-VII вв. и XVI-XVIII, а также арабоязычные, относящиеся к мусульманскому периоду развития города в VIII-XVIII вв.

Пехлевийские надписи сохранились на северной стене города и стенах цитадели, количество их до недавнего времени равнялось двадцати. В результате исследований Дербентской археологической экспедиции (рук. А.А. Кудрявцевым) удалось выявить пять новых надписей.

По содержанию пехлевийские надписи Дербента делятся на четыре группы: каждая из которых включает ряд важных данных об этапах сасанидского строительства в Дербенте, производителях и руководи-телях работ, а в одной из надписей имеется дата возведения северной стены.

Новоперсидские надписи связаны в основном с вхождением Дербента в державу Сефевидов ( Шах Исмаил, Шах Аббас I, Надир-шах и др.)

Арабоязычные надписи Дербента составляют вторую группу эпиграфических памятников города, наиболее многочисленную из всех других.

В отличие от пехлевийских надписей Дербента, арабоязычные и новоперсидские были нанесены не только на стенах города и цитадели, но и на целом ряде других памятников, включающих культовые сооружения, общест-венно-бытовые постройки, надмогильные надгробья и содержат важные сведения о социальном, экономическом, политическом, культурном, этническом развитии Дербента VIII-XVIII вв.

Важным источником является нумизматический материал, представленный внушительным количеством медных и серебряных монет, в основном мусульманских, исследование которых позволяет осветить ряд аспектов социально-экономической и политической истории Дербента.

Нумизматический материал проливает свет на вопросы периодизации формирования мусульманского города, уровня его экономического развития, политического положения в регионе, ориентации и интенсивности торговых связей.

При работе с нумизматическим источником были использованы публикации Е.А. Пахомова и М.И. Исакова, а также определения арабских и других мусульманских монет М.Е. Масона, Г.А. Федорова-Давыдова, А. Раджаблы, которым авторы приносят глубокую благодарность.

Археологический материал является наиболее ценным и совершенно новым источником по истории мусульманского города, который стал доступен в результате систематических археологических исследований, впервые начатых в Дербенте в 1970 г. экспедицией Института истории, языка и литературы Дагестанского филиала АН СССР (позднее Даг. Научный центр РАН), под руководством авторов.

В результате археологического изучения Дербента удалось исследовать многочисленные памятники фортификационной, культовой и гражданской архитектуры, получить обширную информацию о различных сферах материальной и духовной культуры обитателей средневекового мусульманского города. Впервые на Северном Кавказе здесь были выявлены сложноплановые дворцовые комплексы дербентских эмиров, административные постройки, церкви, мечети, водохранилища, бани, караван-сараи, складские помещения, дома знати и торгово-ремесленного люда, ремесленные мастерские и остатки разнохарактерного производства, впечатляющая по многочисленности и разнообразию керамики, изделия из стекла, камня, металла, кости, различные орудия труда, оружие, предметы украшения.

Стратиграфические исследования, проводившиеся на всей территории средневекового Дербента и за его стенами, позволили выявить внушительную многослойность его культурных отложений и проследить динамику развития города. Древнейшее ядро Дербента сформировалось на вершине холма в районе цитадели, где слои VI-XVIII вв. перекрывают более древние культурные отложения эпохи бронзы и раннего железа (непосредственно ниже слоев сасанидского времени лежат напластования албанского и скифского периодов).

Культурные отложения VI - середины XVIII вв. включают в себя тринадцать слоев, относящихся к шести историческим периодам развития города: VI - начало VIII вв. (2 слоя - сасанидское время); VIII-X вв. (2 слоя - арабское время); X-середина XIII вв. (2 слоя - Дербентский эмират); вторая половина XIII-XIV вв. (1 слой - монгольско-золотоордынский период); конец XIV-XV вв. (1 слой - дербентская династия Ширваншахов); XVI в. (1 слой - турецкий период); XVII-нач.XVIII вв.(2 слоя - сефевидский период); XVIII в. (2 слоя - период проникновения Российской империи).

Основой для подобной датировки каждого из выявленных здесь слоев послужили многочисленные материалы, обнаруженные в них. Прежде всего, это керамика, предметы вооружения, украшения и быта, архитектурный декор, монеты и отдельные изделия с куфическими надписями [2].

Всесторонний анализ разнообразных археологических материалов позволил осветить многие аспекты древней и средневековой истории мусульманского Дербента, проследить динамику развития города от его возникновения до превращения в крупный торгово-экономический и политический центр. Археологические данные стали первоклассным источником по ряду узловых проблем становления средневекового мусульманского города, основных путей его социально-экономического и культурного развития.

Список использованной литературы

1. Подробнее об этом см.: Крачковский И.Ю. Арабская географическая литература - Соч., М.-Л.,1957, т.1У.

2. Описание стратиграфических исследований, анализ и датировка обширных археологических материалов даны в полевых отчетах экспедиций за 1970-1995 гг., статьях и монографиях авторов.

АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ ФИЗИКИ.

Васильченко Е.А.

Новая философия, в которой нуждается физика,

должна быть ее сознанием и ее крыльями,

она должна помочь физике в ее самокритике,

а также в исследовании новых проблем и методов

Марио Бунге*

Эти философы всегда топчутся около нас‚

они мельтешат на обочинах науки‚

то и дело порываясь сообщить нам что-то.

Но никогда на самом деле они не понимали

всей глубины и тонкости наших проблем

Из феймоновских лекций по физике**

В истории познания философское и научное знание долго выступало как единое и нерасчлененное, процессы дифференциации и интеграции которого долго осуществлялись в едином русле. Единство философии и физики проявляется в том, что они направлены на изучение материально единого мира, но, несмотря на это утверждение вопрос «нужна ли философия физике?» остается открытым и актуальным. Анализ исторических этапов развития физики, позволяет утверждать, что философские основания органически входили в содержание физики, определяя ее мировоззренческое и гносеологическое значение. Очень часто от исходной философской идеи зависела степень обоснованности разрабатываемой гипотезы или концепции той или иной теории. Так в период становления неклассической физики наблюдалось возрастание роли философии. А. Эйнштейн писал: «В наше время физик вынужден заниматься философскими проблемами в гораздо большей степени, чем это приходилось физикам предыдущих поколений. К этому физиков вынуждают трудности их собственной науки». (1, с. 248.) М. Борн утверждал, что «... любой современный ученый-естественник, особенно каждый физик-теоретик, глубоко убежден, что его работа теснейшим образом переплетается с философией...» (2, с. 44.) М.В. Мостепаненко, анализируя понятие физической картины мира в связи с проблемой генезиса физических теорий, делает вывод, что «структуру картины мира составляют конкретизированные философские представления о материи и движении, пространстве и времени…». (3, с. 71) В тоже время, С. Вайнберг отстаивает точку зрения, что «философские системы в столкновении с физикой порождают не меньше проблем, чем решают. Когда философские системы, пережив свое героическое время, становятся догмами, навязанные ими представления о том, что в физике научно, а что нет, становятся препятствиями для развития физики». (4, с. 131-132)

Знание в философии является метауровнем по отношению к знанию, полученному в физическом исследовании, и его принципы представляют собой умозрительное множество, из которого выбираются теоретические принципы физики. Следует отметь, что между физико-теоретическим и философско-теоретическим уровнями существует и функционирует философско-физический (философия физики), что дополняет иерархию научного познания при переходе от физики через философию физики к философии.

По нашему мнению, одной из актуальных проблем философии физики, является вопрос о смысловом содержании онтологического и гносеологического (методологического) аспектов, которые составляют метанаучный каркас (философия физики) современной физической теории. Совокупность всех философских оснований составляет важную составную часть философии физики в ее объективном содержании. Гносеологические основания физики, выполняя эвристическую функцию в процессе формирования новых физических теорий, служат каркасом для философии, которая разрабатывает онтологическую теорию объективной действительности. Философия физики трактует методологические проблемы физики в контексте философских проблем - мышления и бытия, субъекта и объекта, истины и заблуждения, знания и языка. Она исследует природу таких понятий, как пространство, время, поле, вещество, энергия, энтропия, анализируя соотношение теории и эксперимента, математики и опыта, фундаментальной и прикладной областей знания, опираясь на достижения физики и на опыт истории философии и человеческой культуры, концентрирующий в себе завоевания не только естествознания, но и гуманитарного знания. (5)

По мнению В.Ф. Гершанского, «трудности, которые испытывает современная теоретическая физика, - это, прежде всего те, которые возникают в физике атомного ядра и «элементарных» частиц; это единственная наиболее фундаментальная область физики, где трудности носят принципиальный характер, ибо если считать, что вся материя состоит из «простейших» объектов, тогда фундамент физики должен быть основан, в конечном счете, на законах, управляющих этими «элементарными» частицами. К трудностям второго рода относится отсутствие единой, так называемой непротиворечивой «картины мира», непонимание общего смысла, воплощенного в законах природы, отсутствие конструктивных физических идей. Для преодоления такого рода трудностей и может служить философия физики как семантический синоним натурфилософии, ее преемница, которая может претендовать на статус относительно самостоятельной науки со своими понятиями и необходимо-достаточными математическими началами. Конечной целью, к которой стремится философия физики - это создание объективной модели (образа) Мира на основе достижений современной науки при эвристической и селективной функциях философских оснований». (6) Минасян Л.А. в своей работе «Единая теория поля: Философский анализ современных проблем физики элементарных частиц и космологии. Опыт синергетического осмысления» отмечает, что «космологические проблемы и проблемы физики элементарных частиц не просто лежат в одной плоскости, а сплавлены в одном содержании. Основным объектом изучения физики становится эволюционирующая Вселенная, и с позиции рассмотрения уже ставшей и развитой целостности здесь делается попытка объяснения различных физических явлений. Следует отметить, что физика с момента своего возникновения всегда стремилась к созданию унифицированной системы знаний о мире. Выработанная в современной физике концепция холизма, требует для своего методологического анализа использования принципов и методов диалектической логики». (7)

Вообще современные работы по теоретической физике «окрашены в философские тона». Так, например, работа Нобелевского лауреата С. Вайнберга «Мечты об окончательной теории: Физика в поисках самых фундаментальных законов природы». Автор принадлежит к кругу теоретиков, стремящихся создать окончательную физическую теорию, в которой все физические законы вытекали бы из минимального числа основополагающих принципов. Такая фундаментальная теория была бы применима без ограничений, свойственных существующим теориям, и удовлетворяла бы требованиям внутренней согласованности и полноты. «Окончательная теория не означает конца физики, но завершит поиски принципов, которые не сводимы к более глубоким принципам» - отмечает С. Вайнберг. О взаимоотношениях физики и философии С. Вайнберг стоит на позиции - «Против философии» и утверждает, что философски значимые идеи физики не были поняты философией. «В охоте на окончательную теорию физики больше напоминают собак с хорошим чутьем, чем зорких соколов: мы рыщем в поисках следов красоты, которую надеемся найти в законах природы, но, по-видимому, не можем усмотреть путь к истине с высоты философии».(8)

Понимание физики как единой теоретической системы, а не просто как совокупности различных физических теорий, от механики до теории «элементарных» частиц приводит к необходимости создания единой теории физических систем. Развитие философии физики можно рассматривать как возможную абстрактную теорию физических систем, которая благодаря высокой степени общности ее исходных принципов позволяет увидеть и понять мир физических явлений как нечто единое целое. Важнейший результат философии физики состоит не в описании и не в предсказании отдельных конкретных физических явлений, а в установлении общих принципов, позволяющих объединить многообразие различных физических теорий в единую систему. В отличие от всех существующих физических теорий, каждая из которых описывает определенный круг конкретных физических явлений и фактов, философия физики как единая теория физических систем позволяет увидеть, понять и математически строго описать строение физического мира в целом. Она ставит новую задачу - «понять, что лежит в основании физической модели Мира, как он устроен в целом, в чем суть физических понятий и законов».

Таким образом, философия физики взаимодействует с методологией физики, это взаимодействие должно затрагивать само существо ее проблем, идей и концепций, т. е. реагировать на новые проблемы и идеи, в дискуссии искать их более строгие формулировки, решать проблемы, реализовать идеи, и т. д. Философия физики не только развивается за счет методологических идей и проблем, возникающих в физике, но и обогащает эту науку, предлагая ей новые методологические правила и представления.

Список использованной литературы

* Бунге М. Философия физики. - М.: Едиториал УРСС, 2003. - С.18

** Фейнман, Р. Лейтон, М. Сэндс. Фейнмановские лекции по физике.- М.: Мир, 1965.-Т.2. -С. 24.

1. Эйнштейн А. Собрание научных трудов. - М.: Наука, 1967.- Т. 4. - С. 248.

2. Борн М. Моя жизнь и взгляды. - М.: Прогресс, 1973.

3. Мостепаненко М.В. Философия и физическая теория: Физическая картина мира и проблема происхождения и развития физических теорий. - Л.: Наука, 1969.

4. См.: Вайнберг С. Мечты об окончательной теории: Физика в поисках самых фундаментальных законов природы. - М.: Едиториал УРСС, 2004. - С.131-140

5. См.: Гершанский В.Ф. Эвристическая роль философских оснований физико-теоретического знания // http://www.ruthenia.ru

6. См.: Гершанский В.Ф. Гносеологические (методологические) основания теоретической физики // http://www.ruthenia.ru

7. См.: Минасян Л.А. Единая теория поля: Философский анализ современных проблем физики элементарных частиц и космологии. Опыт синергетического осмысления. - М.: УРСС, 2005.

8. См.: Вайнберг С. Мечты об окончательной теории: Физика в поисках самых фундаментальных законов природы. - М.: Едиториал УРСС, 2004. - С.131-140

«ФЕНОМЕНОЛОГИЯ ДУХА» ГЕГЕЛЯ И ФИЛОСОФСКОЕ ИНОСКАЗАНИЕ ОБЭРИУТА А.И. ВВЕДЕНСКОГО

Силантьев А.Н.

Контекст актуальнейших научных исследований и инженерных разработок сегодняшнего дня создаёт уникальную возможность интерпретации результатов философской концептуализации и синтеза в качестве непосредственной основы для технического задания и технического проекта в конкретной проблемной области и её частных задачах. Двухсотлетие присутствия гегелевской «Феноменологии духа» в дискурсе и процессе европейской и мировой культуры является одним из не столь уж, вероятно, многочисленных фактов её глубинной семантики, имеющим, таким образом, связи - не только виртуальные но и действительные - со всяким другим явлением или фактом того же дискурса. Сегодня в сугубо инженерно-практических задачах технологических программ, таких, как проект AIBO фирмы SONY, имеющих целью создание действующих робототехнических систем для широкого спектра приложений, обнаруживаются и используются предметные области, структуры данных, алгоритмы обработки, относящиеся к той же сфере идей эволюционной когнитивистики, которая исследуется Гегелем в «Феноменологии духа». И, несомненно, хотя бы в чисто прагматическом аспекте обеспечения экономии усилий и патентной чистоты разработок, философско-историческая компетенция работающих в этой области специалистов должна быть признана не менее важным фактором, чем компьютерная.

В этом плане и ввиду уяснения дискурсных связей как «Феноменологии духа» Гегеля, так и рецепции её в отечественной философии с фактами истории поэтических направлений в России упомянем о выясняющейся возможности трактовки поэтики ОБЭРИУ с опорой на гипотезу восприятия авторами этого объединения - Н.А. Заболоцким и А.И. Введенским - непосредственно определённых логико-ситуационных схем «Диалектики духа» в качестве когнитивной базы их нарратологии. Полученное Н.А. Заболоцким систематическое высшее филологическое образование прослеживается, как пишет И.Е.Лощилов, уже в теме, стиле и методе его очерка студенческих лет «О сущности символизма». Это эссе свидетельствует о профессиональном уровне проработки Заболоцким вопросов психологии познания и психологии творчества, актуальных в начале прошлого века, с овладением философской стороной проблем. Новые ориентиры в методологии, предложенные эпохой, надо полагать, тоже не могли остаться вне поля зрения молодого и вдумчивого специалиста, тем более в Петрограде, где директором Публичной библиотеки и председателем философкого общества при университете был в те годы Э.Л. Радлов, редактор русского перевода (издания 1913 г.) «Феноменологии духа» Гегеля. Следует, вероятно, учитывать и присутствие в дискурсе философской культуры тех лет вышедшего в 1918 году труда И.А. Ильина «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». Созвучность некоторых деталей формулировок программной статьи «Общественное лицо ОБЭРИУ. Поэзия обэриутов» с текстом «Предисловия» к «Феноменологии духа» открывает новый аспект отношения Заболоцкого к стоявшей перед ним задаче, в выполнении которой, очевидно, гармонично сочетались творческий потенциал поэта и фундированность концепции исследователя. Для собственно филологической интерпретации творчества Заболоцкого существенна связь одной из характернейших фигур смысла «Столбцов» - «выстрела из ружья» в стихотворении «Свадьба» или из «пистолета» в стихотворении «Фокстрот» - с иллюстративной фигурой текста «Предисловия» Гегеля в «Феноменологии духа», поясняющего ею отличие труда в объективной науке от паранаучных претензий. В драме А.И. Введенского «Ёлка у Ивановых» прослеживается тот же сюжет конфликта старого и нового законов эволюции духа по Гегелю, связанных с диалектикой изначальным разделением сотворённого человека (мужчину и женщину сотворил их - Быт., 1,27). Ироническая трактовка у Введенского не снимает философской значимости проблемы взаимоотношения знания и нравственности как основы человеческого бытия. Заслуживают внимания те моменты построения характеристик «агентов» пьесы, которые оказываются созвучными проблематике современных поисков и проблем в социальной теории гендера.

Драматический текст А.И. Введенского «Ёлка у Ивановых», датируемый 1938 годом, в начале анализа мог бы быть в плане жанровой отнесённости определён как фарс, исходя из некоторого минимального набора признаков этого жанра, следуя, например, концепции Эрика Бентли, представленной в его известной книге «Жизнь драмы» [3]. Действительно, по крайней мере такие составляющие внешнего плана содержания текста, как «насилие» и «осмеяние супружества», необходимые, по Э. Бентли, в традиционном фарсе, образуют совершенно эксплицитную подструктуру текста пьесы А.И. Введенского, дающую достаточно объективную основу для продолжения заданной интерпретации и идентификации на её основе авторских форм и способов репрезентации прочих характеристик жанра. Но, согласно конструкционным схемам, предлагаемым Э. Бентли, в некотором последующем слое содержания фарса необходим «анекдот»: «… искусство фарса представляет собой не что иное, как театрализованное рассказывание анекдотов, то есть рассказывание анекдотов, получающих полное и связное выражение в форме театральных персонажей и сцен» [3, c. 218]. И здесь возникает первая проблема исследования: является ли абсурдистский метод Введенского средством создания анекдотов достаточно плоского сорта, но хорошо опознаваемых во фрейме «абсурдизации языка и философии повседневности», или же абсурдизации подвергается и сам «принцип анекдота» ? В последнем случае пьеса перестаёт быть собственно фарсом, а становится либо, так сказать, «мета-фарсом» с творческим заданием, ясно преполагаемым идеологией театра абсурда, схематически представимым герметизацией текста, замыканием его на себя в пространстве дискурса, чистой аутореферентностью. Первая гипотеза отвергается на основании корпусно-контекстных связей: стиль автора и проблематика его творчества не могут быть сведены к прагматике действительного театрального жанра. Отвержению подлежит и вторая гипотеза, нарушающая хронологию культуры и так же мало соответствующая идеопоэтике Введенского, как и первая.

«Вагиновский след» в содержании пьесы, указанный в статье И.Е. Лощилова, трактуется исследователем как «парадоксальная реминисценция»: «…"подхватывая" в 1938-м году размер первой строки вагиновского стихотворения, Введенский возвращает стиху внутренне присущую, но трагически утраченную им "классичность", еще более эффектную на общем фоне авангардистской поэтики пьесы» [4]. Таким образом, И.Е. Лощилов обнаружил истинный глубинный слой содержания пьесы - историческую память культуры; монтаж (blending), осуществляемый здесь автором пьесы, типологически подобен приёму символистской пьесы («Балаганчик» А. Блока), когда герой неадекватен фоновым экзистенциалам действия, но заявляет либо проявляет его движущие идеи.

К новаторским элементам техники авангарда относится замена символа на репрезентацию, цитацию текста, содержащего символ; но следование этому приёму позволяет видеть невербальную цитацию и в репрезентации символа его предметным знаком. Следовательно, предмет, вынесенный в заглавие пьесы, в интерпретации может быть наделён символической функцией - тем более, что содержание данной репрезентации не затемнено в преемственности эпох; трансформированная система внешних смыслообразующих связей и коннотаций социокультурного плана синхронии всё же сохраняет след традиции.

В поэтике ОБЭРИУ предметы, несущие функции репрезентации, являются участниками действия; в сцене внесения ёлки в дом Пузырёвых Введенский хотя и отрицательной предикацией, но вводит её в число участников, виртуального, таким образом плана: «Дверь открывается нараспашку. Входит Пузырев - отец. За ним Федор. За ним лесорубы. Они вносят елку. Видят гроб, и все снимают шапки. Кроме елки, у которой нет шапки и которая в этом ничего не понимает». Фон виртуальной онтологии действия уже задан именованием топоса сцены, отсылающим к блоковским «пузырям земли» [1], а её композиция в схематическом представлении оказывается близка, подобна схеме композиции знаменитой заключительной строфы «Двенадцати». Сцена у Блока дана актуально, в движении, а картина в пьесе Введенского иммобилизирована сразу же в момент становления; здесь обнаруживается приём, адекватный вышесформулированному творческому заданию восоздания памяти традиции. Миф «Ёлки у Ивановых» не «энтузиастический, с перевесом вдохновения над учительной интенцией» - как в «Двенадцати», а «воспитательный», «иносказание философского свойства» [2, с. 160].

Философское иносказание Введенского опознаётся прежде всего в своём социально-культурном аспекте. Молчащие лесорубы, выступающие только агентами, создают онтологический базис и фон для активного «героя» - Фёдора, который проник в другой уровень феноменального космоса, движимый действенным для него градиентом ценностей. На разделе сред, как известно, налично искажение, преобразование фазовой картины системы, что и наблюдается в действиях этого персонажа. Пьеса связывает две известные формулировки: принадлежащую историческому времени действия «народ-богоносец», и действующую в актуальный момент внешнего времени написания «лес рубят - щепки летят». Фёдор в финале пьесы оказывается преуспевающим в новой парадигме: «Говорят, что лесоруб Федор выучился и стал учителем латинского языка». Отметим, что Введенский даёт завершающее прозаическое раскрытие прагматики внешне романтической фигуры стихотворения «Фокстрот» Н.А. Заболоцкого: «А там, над бедною землёй, / Во славу винам и кларетам / Парит по воздуху герой / Стреляя в небо пистолетом». Действия, характеризующие персонажей, при сопоставлении мгновенно интегрируются в один стереотип поведения «агента» наррации, адекватной социо-культурным реалиям соответствующего отрезка истории общества: «латынь» и соответствующая схоластика, продолжившая «стрельбу», отождествляются с подразумеваемыми денотатами вполне однозначно. Оптимизм Н.А. Заболоцкого конца 1920-х годов сменяется в пьесе А.И. Введенского 1938 года глубочайшим чувством богооставленности всех без исключения, и всё же это произведение не может быть определено как пессимистическое - персонализм Введенского, обеспечивающий передачу надежды от автора к читателю не на дискурсивном, а на когнитивном уровне, коренится в глубинных традициях культуры, репрезентированных Рождественской ёлкой. В пьесе она является (характерным для произведений Введенского) трансцендентальным пределом, «аттрактором» всех движений текста пьесы - память традиции как истина дана посредством незабываемого, в точном согласии с гносеологией ортодоксального варианта этой традиции (св. Максим Исповедник).

Инвариант внешнеопределяемого жанра фарса, таким образом, сохраняется: «анекдот» о Фёдоре по своим сюжетно-стилевым параметрам относится к античному базису европейской культуры нового и новейшего времени. В основной линии фабулы пьесы Введенский видимым образом сроит действие на упоянутом выше инварианте насилия, о котором пишет Э. Бентли: «В фарсе мы произносим фразу “Я убью тебя голыми руками” шутливо или с той смешанной интонаией серьёзности и шутливости, которая специфична для фарса; однако в какой-то мере мы должны также всерьёз подразумевать это: в словах или поступках должно промелькнуть что-то такое, благодаря чему станет очевидно, что в нашем мире существуют кровожадные желания - притом именно в этот миг» [3, c. 226]. После заявления угрозы: «Нянька (замахиваясь топором как секирой). Сонька, если ты будешь ругаться, я скажу отцу-матери, я зарублю тебя топором», высказанное свершается очень скоро, на расстоянии всего дюжины реплик ведущегося на энергетически высоком уровне полилога. За внешними признаками абсурдно-преувеличенного насилия стоит, несомненно, философская драма диалектики познания, поскольку жертва, именуемая Соня, т.е. Sophia, пострадала из-за намерения действием отрицать освящённые обычаем умолчания и предъявить коллективному сознанию неоговариваемые, но «бытийствующие» позитивные факты. Пресекающая это намерение в корне нянька достаточно неожиданно оказывается (в сцене суда) именуемой Аделина Францевна Шметтерлинг. Спектр возможных интерпретаций здесь охвативает всю историю познания, от «лжеименного гносиса» начала новой эры до общеобразовательных инициатив 20-х годов, «от киников до Канта»; но для критического анализа, вероятно, конструктивная разработка этого поля возможностей не необходима - она оставлена читателю (зрителю) во всей полноте, однако лежит за обоснованным «пределом интерпретации». Здесь миф Введенского обретает свой «этузиастический» потенциал, действенный не в рефлексии, а в восприятии.

Список использованной литературы

1. Faryno Jerzy. "Последнее колечко мира... есть ты на мне" (Опыт прочтения "Куприянова и Наташи" Введенского) // Wiener Slawistischer Almanach, Band 28, 1991, 191-258. Цитируется по [4].

2. Аверинцев С.А. Образ античности. СПб.: «Азбука-классика». - 2004.

3. Бентли, Эрик. Жизнь драмы. М.: «Искусство». - 1978.

4. Лощилов, И.Е. «О пьесе Александра Введенского "Ёлка у Ивановых": Некоторые контексты». В Интернете: «Сетевая Словесность, 2005-2006», http://www.litera.ru/slova/index.html.

5. Новохатько А.Г. Феномен Ильенкова / Ильенков Э.В. Философия и культура. - Издательство политической литературы, М.: 1991.

ИСТОРИЯ СТАНОВЛЕНИЯ ПИАРОЛОГИИ:

ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ

Самарина Е.А., СГУ

Public Relations (PR), в переводе с английского, означает «связи с общественностью». В таком смысле данное понятие прижилось и в русском языке, где сло-восочетания «паблик рилейшнз», «PR», «связи с общественностью» для нас являются синонимами.

5. Наука об общественных связях может рассматриваться как комплексная, интегративная отрасль знания, возникшая на стыке множества фундаментальных и прикладных дисциплин. Исследователи отмечают, что пиарология, наука, объектом которой является социальная коммуникация, а предметом - PR, является «комплексная, интегративная отрасль знания…, что обусловлено общей тенденцией развития процессов познания объективного и субъективного мира…» (1, С.31)http://sartraccc.sgap.ru/Pub/gdanuhin(15-07-05).htm - _ftn11#_ftn11.

Таким образом, мы выяснили, что пиарология - это социальная наука прикладной направленности, имеющая комплексную междисциплинарную природу и находящаяся на этапе своего формирования. Объектом науки о связях с общественностью как социальной науки является социальная реальность. Но поскольку пиарология - это информационно-коммуникационное знание, ее объектом выступает социальная коммуникация. Предметом пиарологии является паблик рилейшнз, понимаемый как совокупность социальных практик, направленных на производство и воспроизводство эффективных публичных дискурсов и оптимизацию информационных взаимодействий между социальными субъектами и их целевыми группами.

Разграничение паблик рилейшнз и пиарологии снимает проблему игнорирования сущностных различий между PR и наукой о нем - пиарологией. Выявив понятие пиарологии как научной дисциплины прикладной направленности и рассмотрев вопрос о ее предмете и объекте, стоит обратить внимание на тот факт, что в качестве обособленной отрасли знания пиарология способна реализовывать практически все присущие социальной науке функции: теоретико-познавательную, практически-преобразовательную, воспитательно-образовательную.

Исходя из всего сказанного, целью паблик рилейшнз является формирование эффективной системы коммуникаций социального субъекта с его общественностью, обеспечивающей оптимизацию социальных взаимодействий со значимыми для него сегментами среды. Паблик Рилейшнз как наука занимается изучением коммуникативного пространства современного общества. Поэтому паблик рилейшнз мы также можем рассматривать как науку об управлении общественным мнением.

История Public Relations является неотъемлемой частью пиарологии как науки. Несмотря на наличие некоторого числа трудов по данному направлению, их ценность не слишком высока - ни по широте охвата, ни по методологическим критериям. Между тем, изучение истории PR позволит теоретикам лучше понять закономерности развития этой дисциплины и особенности национальных подходов PR, а практикам - найти в опыте прошлого примеры, актуальные и в современных условиях.

Авторы некоторых исследований, посвященных истории PR, убеждают читателя, что PR являются, пожалуй, одной из «древнейших профессий» и возникли едва ли не на заре человечества. По этому поводу возникают следующие вопросы. Что скрывается за этим - желание представить профессию древнее, чем она есть на самом деле (и тем поднять ее статус в ряду других специальностей и сфер общественной деятельности), или же просто попытка привлечь внимание «сенсационными» выводами о том, что история человечества есть бесконечная череда PR-акций? По нашему мнению, эти утверждения являются не пустыми словами и не желанием произвести какой-то резонанс в обществе.

Действительно, зачатки той деятельности, которую сегодня называют «Public Relations» можно проследить с древних времен. PR является естественным элементом общественных взаимодействий на протяжении всей истории человечества. Чтобы жить в обществе, людям необходимо было поддерживать определенный уровень согласия, что требовало от «верхов» наличия такой важной способности, как умение убеждать, влиять. Ритуальные пляски шамана, кровавые жертвоприношения, речь вождя перед своими соплеменниками - все эти формы социальной коммуникации - отдаленный прообраз современных связей с общественностью.

Самые развитые формы влияния на общественность сложились в Древней Греции и Древнем Риме. Античные и римские мыслители огромное внимание уделяли механизмам воздействия на сознание и чувства людей. Аристотель, например, считал, что убедить аудито-рию можно, лишь добившись ее расположения и симпатии по отно-шению к оратору. Платон полагал, что средства управления людьми должны быть широко известны не только тем, кто управляет, но и тем, кем управляют. По сути дела здесь идет речь о роли гласности в управле-нии общественным мнением. Изречение древнеримского философа Сенеки «Vox populi -- vox dei» (Глас народа -- глас божий) свидетельствовало о том значении, которое придавалось взаимодействию властей с народом. В средние века появляются и теоретики этого вида деятельности, - хрестоматийным примером является Николо Макиавелли и ряд его трудов, в частности, «Государь».

Как видно из приведенных выше примеров, зачаточные формы Public Relations, действительно, зародились в древности и имеют значительно более древнюю историю, чем официально оформившаяся профессиональная деятельность и, тем более, теоретическая дисциплина, под которой Public Relations принято понимать сегодня.

Более подробно историю PR освещают специализированные исследования, посвященные именно историческому аспекту данного вида деятельности. В большинстве своем авторы этих работ ведут отсчет истории PR с того времени, когда эта деятельность получила более-менее формальное закрепление в виде самостоятельной. Поэтому, с точки зрения этой группы исследователей, история PR начинается в США и не ранее XVII-XVIII веков.

Основы профессии PR зарождаются в колониальной Америке.

1. Первый в истории политического PR пример организации псевдособытия для его последующего широкого освещения в СМИ --  «Бостонское чаепитие», послужившее сигналом к всеобщему сопротивлению североамериканских колоний.

2. Использование символики, оказывающей эмоциональное воздействие (например, «Древо свободы»).

3. Лозунги, преподносящие сложные проблемы в виде простых, легко запоминающихся стереотипов (к примеру, лозунг «Свобода или смерть»).
4. Непрерывное использование всех возможных каналов воздействия на общественное мнение и др.

Один из первых примеров профессиональной деятельности по свя-зям с общественностью связан с президентом США Э. Джексоном (конец 20-х -- начало 30-х гг. XIX в.). Э. Джексон был выходцем из народа и не обладал достаточной подготовкой в сфере политических отношений и других направлений президентской деятельности. В си-лу этого он вынужден был прибегнуть к услугам своего помощника Амоса Кендалла, который будучи журналистом по образованию, обладал качествами талантливого коммуникатора и специалиста в области общественного мнения. Благодаря его пуб-личной деятельности Джексон не только победил на президентских выборах, но и успешно работал на посту президента.

В первой четверти XIX века, по мнению многих американских ис-следователей в области истории паблик рилейшнз, пионерами пресс-посредничества как одного из направлений профессиональной дея-тельности PR были бродячие цирки и театральные труппы. Они на-нимали специалистов, в обя-занности которых входило обеспечение благоприятных публикаций в прессе. В этих целях использовались не только прямые заказы на те или иные публикации, но и такие приемы, как выделение контрама-рок репортерам в надежде на соответствующее освещение посещае-мых ими бесплатно спектаклей и цирковых представлений. В арсена-ле РR-средств были также угрозы аннулировать заказ на объявление в газете в случае недоброжелательной публикации о спек-такле или представлении.

Особым талантом пресс-посредника в этот период времени об-ладал руководитель передвижного цирка Ф. Т. Барнум. Стратегия его PR-акций основывалась на «одурачивании публики». Благодаря одному из своих приемов обмана общественности Барнум получил широкую известность в истории становления пресс - посредничества. Стремясь привлечь внимание к цирку, в 1835 г. он стал выставлять напоказ бывшую темнокожую рабыню, воз-раст которой составлял якобы 160 лет, заявляя при этом, что 100 лет назад она была няней Дж. Вашингтона. Заинтригованные подобным стечением исторических об-стоятельств, газеты подхватили эту историю. Позже, когда интерес к темнокожей «героине» стал угасать, Барнум делал все возможное, чтобы поддержать внимание прессы и общественности к созданному им феномену (2, С.158). Под чужим именем он писал и рассылал письма в газеты, в которых «доказывалась правдивость» факта при-частности негритянки к воспитанию будущего президента. После смерти лженяни президента, аутопсия показала, что ей было немно-гим более 80 лет. Барнум оправдывал свое мошенничество тем, что его также ввели в заблуждение.

Другим примером пресс-посредничества в США первой половины XIX в. явилось использование прессы в интересах железнодорожных компаний, активно занимавшихся в то время строительством железных дорог. Но в отличие от пресс-посредничества Барнума, РR-стратегия в эпоху железнодорожного бума строилась на иных принципах. Глав-ная задача здесь заключалась в том, чтобы сформировать у людей но-вую мотивацию в инвестировании железнодорожного строительст-ва. Деятельность публицистов в пользу железнодорожных компаний смогла создать в общественном сознании американцев романтиче-скую ауру вокруг расширения Соединенных Штатов на запад. Пресс-агенты широко исполь-зовали паблисити и рекламу, призывая людей к освоению «Дикого Запада». Как известно, с тех пор и до конца XIX в., пока вся Америка не была освоена, паблик рилейшнз выступали как одна из основных сил, подталкивающих людей к новым землям и к новой жизни.

Таким образом, в первой половине XIX века в США сложились все условия для профессиональной деятельности в сфере PR. В основном она выражалась в форме пресс-посредничества, паблисити и рекламы, которой занимались пресс-агенты. Но в то время профессия специа-листа по PR еще не была институционализирована.

Юридическое оформление профессии специалиста по PR проис-ходит во второй половине XIX -- начале XX в., когда в штатное рас-писание многих фирм и организаций вводится должность пресс-агента, а также открываются специализированные самостоятельные фирмы по оказанию PR-услуг. Так, в 1868 г. впервые в мировой практике в штатное расписание известного в то время цирка Барнума вводит-ся должность пресс-агента. В 1900 г. в городе Бостоне открывается первая самостоятельная фирма под названием «Паблисити-бюро», возглавляемая ее создателем Дж. Михаэлсом, журналистом по обра-зованию. Широкую известность это бюро приобрело в 1906 г., когда оно смогло успешно организовать отпор жестким санкциям на же-лезнодорожном транспорте, введенным Конгрессом по инициативе президента Теодора Рузвельта. Оценив значение паблик рилейшнз, руководство железных дорог со временем создает собственный отдел по связям с общественностью. За год до открытия «Паблисити-бю-ро», в 1899 г. Йельский университет учредил свое бюро PR.(3, с. 264)

Весьма показательна в рассматриваемом аспекте паблик рилейшнз деятельность талантливого практика и теоретика PR Айви Ледбеттера Ли. Он начал свою карьеру в качестве репортера нью-йоркской газеты «Уорлд». В 1903 и 1904 гг. он приоб-рел опыт работы в избирательных кампаниях в ходе муниципальных и президентских выборов. В 1904 г. Айви Ли вместе с другим извест-ным журналистом Джорджем Паркером создает независимую PR-фир-му «Паркер энд Ли». Несмотря на то, что фирма просуществовала лишь до 1908 г., ее деятельность стала своеобразной вехой в истории паблик рилейшнз. Главное, что отличало новую фирму, -- это принци-пы ее функционирования, принципы решения задач в сфере паблик рилейшнз. Айви Ли считал, что главным принципом в паблик рилейшнз должен быть принцип открытой, честной и полной информации.

Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6